Революционно-демократический радикализм в россии. «Либеральная общественность». Словесный портрет на прощание

Может быть, самая странная категория в современной российской общественно-политической риторике - это «либеральная общественность». О ней часто говорят, но практически всегда в третьем лице. Редко можно услышать «я, как и вся либеральная общественность, глубоко возмущен» или «у нас в либеральной общественности так не принято». Зато сколько угодно оборотов формата «либеральная общественность этого не переживет» или «либеральная общественность будет рада». То есть либеральная общественность явно играет какую-то роль в современной жизни, но на сцену при этом не выходит, существует в основном в речах и статьях.

Что о либеральной общественности можно сказать точно - она скорее социальная группа, чем политическая сила. Политические партии, имеющие (или, в прошедшем времени - имевшие) репутацию выразителей интересов либералов, последний раз преодолевали пятипроцентный барьер на выборах Госдумы в 1999 году.

Теоретически можно оценить численность либеральной общественности по соцопросам, в которых 86 процентов всегда все одобряют - то есть это 14 процентов россиян. Еще один способ оценки - протесты 2011-2012 годов, когда общепризнанная численность первых митингов составила около 100 тысяч человек.

Но это будет какая-то бессмысленная математика, потому что прежде всего неясно, о ком именно идет речь. Словарное определение либерализма слишком размыто, чтобы всерьез им пользоваться применительно к российским реалиям. Если считать либералами всех, кто «за свободу», то в либералы придется записать много кого, включая Владимира Путина и всю партию «Единая Россия» - они ведь никогда не говорили, что против свободы. Если считать либералами всех, кто «против Путина», будет еще хуже - против Путина так или иначе выступают и явные нелибералы разной степени радикализма вплоть до Владимира Квачкова.

Если и не выступают против Путина прямо, то терпят его, сосуществуют с ним, полагая, что без него народ расправится с либералами, и будет в любом случае хуже. Возможно, некоторые либералы поддерживают Путина, потому что зависят от власти материально («системные либералы»);

Поддерживают свободу творчества во всех проявлениях и выступают против любых проявлений общественного мракобесия или государственного давления на культуру; все самые громкие сюжеты последних лет - Серебренников, «Матильда», «Тангейзер», Pussy Riot и далее вплоть до «Детей Розенталя» и выставки «Осторожно, религия», - каждый раз атака на искусство становилась точкой консолидации всей либеральной общественности, включая «системную» ее часть. К «консервативному» искусству относятся с предубеждением, об очередном фильме Михалкова еще до его выхода знают, что он будет плохой, и даже Звягинцева воспринимают настороженно - слишком уж реалист;

Придерживаются консенсуса по поводу сталинизма и бесчеловечных проявлений советской истории вообще, то есть либерал никогда не скажет, что Сталин был противоречивой фигурой, и что осуждая его за преступления, нельзя не признать его заслуг. По мере бархатной ресталинизации, осуществляемой консервативной частью общества при явной и неявной поддержке государства, сталинская тема актуализируется и приобретает более важное для либеральной общественности значение, чем это было еще несколько лет назад;

Нетерпимы к национализму и готовы даже одобрять 282-ю статью УК, полагая, что ее главная проблема не в том, что она наказывает за мыслепреступление, а просто в неудачном правоприменении;

Слушают «Эхо Москвы», смотрят «Дождь», читают «Новую газету» и, кто более продвинут, «Медузу» - это, может быть, самый очевидный критерий;

В украинском конфликте ни в коем случае не поддерживают ДЛНР. Либо просто осуждают Россию за военное и политическое участие в украинском кризисе, либо прямо поддерживают украинское государство и украинскую армию, а к эксцессам в тылу (когда в Одессе срывают концерт российского певца или в Киеве бьют витрины недостаточно лояльного майдану магазина) относятся спокойно;

В «особый путь России» и в «многополярный мир» не верят и явно хотели бы, чтобы Россия была, пусть и периферийной, но частью западного мира вплоть до ее вступления в НАТО;

Недовольны чрезмерным присутствием государства в экономике. Глазьева боятся, госкорпорации ненавидят за исключением, может быть, «Роснано» - и только потому что там работает икона российских либералов Чубайс;

Существует также несколько спорных, за гранью политкорректности, критериев принадлежности к либеральной общественности; некоторые критики (Захар Прилепин, Ульяна Скойбеда) в свое время провоцировали изрядные скандалы, заявляя или намекая, что либерал - это, как правило, еврей.

То есть перед нами - такой полицейский набор примет, по которому можно начать поиски либеральной общественности. Как и полагается словесным портретам, этот портрет заведомо неточен. Что такое западничество в 2017 году - если человек болеет за Трампа, Brexit и французских правых, он западник или нет? Вообще, говоря сейчас о Западе - о чем конкретно мы говорим? На этот вопрос словесный портрет либерала ответа не дает. То же самое касается Украины - грань между антиимпериализмом и национализмом слишком тонка, чтобы по ней можно было бы пройти не споткнувшись, в результате неизбежным становится лицемерие, которым, критикуя либеральную общественность, охотно пользуются ее враги.

Интересный момент - несмотря на то, что за вычетом «системных либералов» либеральная общественность так или иначе настроена антипутински, относить главного антипутинского политика Навального к либеральной общественности нельзя, он в ней посторонний (заигрывание с националистами, излишний популизм и т.п.). Но, возможно, именно поэтому в либеральной общественности столько его сторонников: есть подозрение, что как раз «своего» они бы поддержали гораздо более неохотно, то ли имея к нему более высокие, чем к постороннему, требования, то ли опасаясь, что настоящий либерал никогда не найдет поддержки в широких слоях общества и лучше сразу ставить на нелиберала. В этом смысле нелиберальность Навального парадоксально обеспечивает ему поддержку либералов (так же было с Ельциным), он чужой - тем им и интересен, тем более что своего бы они давно уже съели.

Пока это еще имеет значение - на чьей стороне либеральная общественность. Даже сейчас, в самом подавленном состоянии, лишенная всех политических возможностей она еще сильна и в медиа, и в художественной среде, и в формате, термин очень неточный, но другого нет, «народной дипломатии» как в международных вопросах, так и во внутренних. Пиар-возможности «системных либералов» хоть и дискредитированы (даже Серебренникова не спасли), но не уничтожены - и некоторые члены СПЧ, и те, кого Путин ценит по культурной линии, до сих пор в состоянии достучаться до власти, по крайней мере, в самых скандальных случаях.

И все это должно сопровождаться ремарками «пока», «все еще», «до сих пор». Либеральная общественность - уходящая натура, главная сила которой - инерция.

После убийства Бориса Немцова его место осталось вакантным навсегда, потому что среди либеральных оппозиционных лидеров больше не осталось обладателей такого резюме, как у Немцова, и взяться им неоткуда в принципе: Немцов был губернатором и вице-премьером, а сейчас губернаторы и вице-премьеры совсем другие.

Либеральная общественность не самовоспроизводится, либеральная молодежь, приходящая на место стариков, лишена самых базовых (интеллигентских?) ее свойств и больше похожа на путинских молодых технократов - посмотрите на Максима Каца. Сознательно проведенное властью уничтожение тех сред, в которых может существовать либеральная общественность, сделало гибель ее как класса вопросом времени. Завтра от этой социальной группы не останется вообще ничего, и, наверное, разумным было бы уже сейчас подумать, как жить без нее.

Начнем с выделения главных родовых черт революционно-де­мократического радикализма. К ним мы относим: 1) отведение на­родным массам главной, решающей роли в революционном преобра­зовании общества; 2) приоритет революционных ценностей над го­сударственными; 3) негативное отношение к авторитарности, дик­таторским методам в общественной и партийной жизни; 4) допу­щение политического террора как крайней меры с избирательной, индивидуальной направленностью; 5) усеченный либерализм, т.е. частичное признание самоценности правовых и гуманистических принципов, допущение возможности реформистского пути в осу­ществлении радикальных социальных преобразований.

К наиболее видным представителям революционно-демократи­ческого радикализма, по нашему мнению, следует отнести A.И. Герцена, В.Г. Белинского, Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова, П.Л. Лаврова, М.А. Бакунина, Н.К. Михайловского, П.А. Кропоткина. В XX в. эту линию продолжили эсеры, анархисты и правые соци­ал-демократы-меньшевики.

Революционно-демократический радикализм как течение об­щественной мысли стал оформляться в самостоятельное идейное направление в 30-40-х гг. XIX в. Его появление связано с про­никновением в Россию западных социалистических идей и возник­новением интеллектуальной потребности приспособить, их к рус­ской действительности.

Первоначально вопросы социалистической теории поднимались в спорах западников и славянофилов и звучали в контексте острой проблемы выбора Россией своего исторического пути. Серь­езные разногласия в отношения к данной проблеме привели к идейно-политическому расколу внутри русской оппозиционной ин­теллигенции, в результате чего образовались два противостоящих друг другу лагеря - революционно-демократический и либе­ральный.

Представители первого стояли на социалистических и радикально-революционаристских позициях, а второго - на буржуазно-реформистских.

С этого времени наступил продолжительный период конфрон­тации революционного и либерального направлений в политико-интеллектуальной российскойжизни. На всем его протяжении рево­люционная демократия в лице различных своих представителей либо полностью разрывала все отношения с либеральной интелли­генцией, либо в определенные моменты готова была частично раз­делить ее взгляды и пойти на союз с нею (Герцен, Лавров, Ми­хайловский, Плеханов и др.).

Но какие бы идейные повороты ни происходили в истории ре­волюционно-демократического радикализма, всегда неизменным концептуальным его ядром оставалась идея демократического со­циализма.

Политическая и теоретическая окраска этой идеи могла быть разной. Она то облекалась в одежды народнического («кре­стьянского», «общинного») социализма, то соединялась с социал-демократическими концепциями меньшевизма, ориентированными на западную демократию.

Разработка данной идеи приводила к постановке сложной проблемы - соединения принципов демократии и социализма в ус­ловиях отсталой России.

Другой проблемой, ставшей центральной для революционной российской демократии, был вопрос о соотношении революционно-насильственныхимирных реформистских методов при осуществле­нии социального переворота.

В отличие от радикалов якобинского толка, установивших приоритет насильственных методов, революционно-демократические радикалы неоднозначно подходили к решению данной пробле­мы. В то же время позиция либералов, осуждавших всякое рево­люционное насилие, весьма критически воспринималась революци­онными демократами, которые нередко усматривали в ней даже черты реакционности.

В ряду главных проблем революционной демократии - место и роль интеллигенции в социалистической революции. Эта проб­лема включала следующие аспекты: 1) задачи интеллигенции в предреволюционный период и ее роль в подготовке политического переворота; 2) задачи интеллигенции по обеспечению подлинного народовластия и свободы личности в ходе революционных преоб­разований; 3) задачи формирования новой культуры и нового че­ловека.

Данные вопросы в среде революционной демократии вызывали острые дискуссии. Об этом полемизировали Герцен, Бакунин иЛавров, народовольцы и «чернопередельцы».

Рассмотрим подробнее концепции некоторых крупных пред­ставителей революционно-демократического направления российс­кого радикализма.

Александр Герцен под влиянием славянофилов и П.Я.Чаадаева глубоко проникся идеей особого пути развития России. Изучая революци­онный опыт Западной Европы, Герцен укрепился в мысли, что Ев­ропа применительно к таким проблемам, как государство и лич­ность, власть и свобода, коммунизм и эгоизм (в широком смысле этого слова), «предлагает решение ущербное и отвлеченное».

Опыт всех буржуазных республик, по его мнению, показал, что они никогда не воплощали суверенитета народа, не вели к подлинному освобождению, личности. «Все революции не удались в Европе потому, что они не касались ни поля, ни мастерской, ни даже семейных отношений и были сбиты с дороги мещанством».

Вместе с тем Герцен считал, что опыт Европы весьма поле­зен для России, поскольку может предостеречь от возможных по­литических и теоретических ошибок и к тому же обогатить революционную российскую мысль новыми знаниями, стимулирующими поиски иных путей к демократическому устройству общества.

У России, по мнению Герцена, есть важное преимущество пе­ред Западом, ибо история дает ей шанс воспользоваться европейским опытом и тем самым избежать узости буржуазной демо­кратии. В одном из обращений к своим европейским коллегам он писал: «Мы идем вам навстречу в будущем перевороте, нам не нужно для этого проходить через те топи, по которым вы прош­ли... Ваши усилия, ваши старания - для нас поучения. История весьма несправедлива, поздно приходящим дает она не оглядки, а старшинство опытности».

Альтернативу «мещанской» цивилизации Запада Герцен видел в русском социализме, к которому может прийти Россия, если мо­билизует весь свой национально-культурный и интеллектуальный потенциал. Этот потенциал Герцен находил не только в крестьянской общине, несущей, по его мнению, зародыш будущего соци­алистического устройства, но и в скрытых духовно-нравственных силах всего русского народа. «Мне кажется, - писал Герцен в 1649 г., - что в русской жизни есть нечто более высокое, чем община, и более сильное, чем власть... Я говорю о той внут­ренней, но вполне сознающей себя силе, которая так чудодейст­венно поддерживала русский народ под игом монгольских орд и немецкой бюрократии... Эта сила, независимо от всех внешних событий и вопрекиим сохранила русский народ и поддержала его несокрушимую веру в себя».

Вместе с тем Герцен не идеализировал народ, сознавая на­сколько глубоко в его психологию и быт проникла сервильность. Привычка к рабству - одно из главных препятствий на пути к со­циалистической революции. Тем не менее, в России, по его мне­нию, переход к социализму будет легче осуществить, чем на За­паде, благодаря коллективистскому духу крестьянских масс и особенностям устройства крестьянской общины. Запад же придет к социализму в результате пролетарской борьбы. Эту мысль Гер­цен выразил в знаменитой своей фразе: «Вы пролетариатом к со­циализму, мы социализмом к свободе».

Переход России к социализму, по Герцену, может быть осу­ществлен в различных формах. В основном он рассматривал три альтернативных варианта: либо стихийный народный бунт, либо мирная «самодержавная революция», либо организованный револю­ционной интеллигенцией переворот, желательно бескровный.

Над этой же триадой вариантов размышлял и Бакунин, ста­вивший вопрос так: «Романов, Пугачев или Пестель?» «Романов» -это реформа «сверху», «Пугачев» - крестьянский бунт, «Пестель» - организованный революционным меньшинством политический пере­ворот.

Бакунин из всех вариантов выбрал «Пугачева». Что касает­ся Герцена, то его решение не было столь однозначным. Вариант «Пугачев» он считал наиболее вероятным в том случае, если по своей политической недальновидности правительство не освобо­дит крестьян «сверху».

Понимая, к каким страшным и непредсказуемым последствиям может привести готовность крестьян «взяться за топоры», Гер­цен пытался убедить царя в необходимости скорейших реформ: «Торопитесь! Спасите крестьян от будущих злодейств, спасите его от крови, которую он должен будет пролить».

Хотя для Герцена предпочтительней был мирный путь ради­кальных преобразований, он все же считал, что затягивание с революцией «сверху» может привести к гораздо худшим последст­виям для страны, чем крестьянский бунт. В одной из статей, ана­лизируя данную позицию, Герцен писала «Мы не любители восста­ний и революции ради революции, и мы думаем, - и эта мысль нас радовала, - что Россия могла бы сделать свои первые шаги к свободе и справедливости без насилия и ружейных выстрелов. Нише правительство было достаточно сильным, чтобы начать «сверху» эту революцию; но теперь оно свою силу утратило... Куда же мы идем? Очень возможно - к ужасной жакерии, к массовому вос­станию крестьян. Мы вовсе не хотим его... но, с другой сторо­ны, рабство и состояние мучительной неизвестности... еще ху­же, чем жакерия».

Признавая позитивную историческую роль крестьянского вос­стания, Герцен однако осуждал интеллигентскую агитацию, при­зывающую крестьян к топору. Прежде чем бросать в массы такие лозунги, нужно подготовить организационную базу и выработать тактику. «Призвавши к топору, - учил Герцен революционеров, - надобно овладеть движением, надобно иметь организацию, надоб­но иметь план, силы и готовность лечь костьми, не только схва­тившись за рукоятку, но и схватив за лезвие, когда топор слиш­ком расходится».

Таким образом, Герцен полагал, что для достижения социа­листических целей, необходимо внести организованность и пла­номерность в стихийное крестьянское движение. Нужно создать организацию, которая подготавливала бы восстание и руководила революционным процессом.

Якобинский вариант «Пестель» не устраивал Герцена, как и вариант «Пугачев». Первый - из-за его заговорщической тактики и экстремизма, второй - по причине сти­хийности и кровавости крестьянского бунта. Большие сомнения внушал и вариант «Романов», который мог не пройти в силу соп­ротивления правящих верхов. Мирный путь радикальных реформ «сверху» был маловероятен.

Тем не менее, Герцен определил для себя наиболее приемле­мые пути социалистического переворота. Первый - путь органи­зованной подготовки крестьянского восстания - был наилучшим, по его мнению, в том случае, если массовых революционных дви­жений не избежать. Второй - путь парламентского развития Рос­сии, возможный при усилении демократического мирного движения «снизу». Последний - парламентский - вариант был смоделирован Герценом в пореформенный период. Под впечатлением земской ре­формы он писал: «Итак, остается созыв «великого сбора», пред­ставительства без различия классов, - единственное средство для определения действительных нужд народа и положения, в ко­тором мы находимся... Каково бы ни было первое учредительное собрание, первый парламент - мы получили свободу слова, обсуж­дения и законную почву под ногами. С этими данными мы можем двигаться вперед».

Таким образом, поиски путей революционных преобразований приводили Герцена к позиции, своеобразно сочетавшей идеи «рус­ского социализма», революционного радикализма и либерального парламентаризма.

Данная позиция вызывала нападки со стороны других рус­ских радикалов, прежде всего якобинцев, а также сторонников революционно-демократического радикализма - Бакунина и Чер­нышевского.

Герцена обвиняли в либеральных колебаниях, примирении с казенным буржуазным демократизмом. Бакунин упрекал его в го­товности принять «красный бюрократизм».

Герцен, полемизируя с Бакуниным в письме «К старому товарищу» (1869 г.), утверждал, что путь насилия и террора не ведет к созданию нового. «Подорванный порохом, весь мир бур­жуазный, когда уляжется дым и расчистятся развалины, снова начнет с разными изменениями какой-нибудь буржуазный мир... Ни одна основа из тех, на которых покоится современный порядок, из тех, которые должны рухнуть и пересоздаться, не настолько почата и расшатана, что ее достаточно было вырвать силой, чтоб исключить ееиз жизни».

Насилием, утверждал Герцен, «можно лишь расчистить мес­то - не больше». Чтобы новые социальные институты были проч­ными, они должны органически вырастать из старых и «снимать» их. «Собственность, семья, церковь, государство были огромны­ми воспитательными формами человеческого освобождения и развития - выходили изних по миновании надобности».

Якобинство, возлагающее всю ответственность за старые со­циальные беды на представителей «прежней правды» и уничтожаю­щее их, по Герцену, есть «нелепая несправедливость». Грозить собственникам карой и разорением, склонять их к добровольной бедности страшной картиной страданий - наивность. «Из этих средств социализм вырос». Собственник должен сам убедиться, что гораздо выгоднее пойти на определенные уступки, чем бес­смысленно истощать свои силы в борьбе против революционных масс, ибо «чем она упорнее и длительнее, тем к большим потерям и гибелям она приведет». Надо не уничтожать сторонников старого порядка, а дать им возможность спасения» через комп­ромисс. «Новый водворяющийся порядок, - подчеркивал Герцен, - является не только мечом рубящим, но и силой хранительной. На­нося удар старому миру, он не только должен спасти все, что в нем достойно спасения, но оставить на свою судьбу все не меша­ющее, разнообразное, своеобычное».

Революционный террор, по мнению Герцена, сокрушая старые формы жизни, не уничтожает предрассудки и рабскую психологию. Напротив, вызванный им страх консервируетих, вгоняет еще глубже внутрь, «приостанавливает их оправдание и не касается содержания». Отсюда вывод: «Нельзя людей освобождать в наруж­ной жизни больше, чем они освобождены внутри».

Таким образом, Герцен полагал, что социалистические пре­образования не приведут к реальному освобождению народа, если для этого не созрели духовные предпосылки в самом народе, если рабское состояние для него более привычно, чем свобода. «Как ни странно, но опыт показывает, что народам легче выносить насильственное рабство, чем дар излишней свободы». В этом высказывании Герцена сквозит предчувствие, пожалуй, самого главного социокультурного конфликта, который будет переживать Россия на протяжении многих десятилетий, конфликта, свойствен­ного и нашему времени.

Герценовские мысли о внутренней и внешней свободе сбли­жают его с русскими либеральными мыслителями конца XIX - на­чала XX вв.

Радикализм Герцена, оставаясь в целом революционно-демо­кратическим, вместе с тем включал целый ряд либеральных идей и постулатов. Своей публицистической деятельностью Герцен пы­тался смягчить все усиливавшееся противостояние в русском об­разованном обществе между революционными радикалами и либера­лами. Однако конфронтационная тенденция оказалась сильнее, чем линия политического компромисса. Обострение конфликта между двумя оппозиционными течениями было связано с появлением в об­щественной жизни России такого своеобразного явления, как ра­дикализм «шестидесятников».

«Шестидесятники» - второе поколение революционно-демокра­тических радикалов после Герцена, Огарева и других представи­телей дворянского радикализма. Интеллектуальными основами им служили: 1) нигилистическая концепция Д.И. Писарева, призывав­шего ниспровергать все прежние обычаи, нравственные нормы и порядки; 2) философский позитивизм и вульгарный материализм; 3) этика «разумного эгоизма»; 4) утилитарная концепция культуры; 5) субъективная социология; 6) теория «общинного» социа­лизма.

В начале 60-х гг. в среде русских радикалов были широко распространены просветительские идеи. Писарев призывал вли­вать в народ научные знания не только «ведрами», но и «соро­ковыми бочками». Чернышевский утверждал, что важнейшей силой общественного прогресса является наука, которая просветляет народный ум и поднимает массы на сознательную борьбу против общественных порядков. В связи с этим он считал, что лозунгом революционера-просветителя должны стать слова поэта: «Ты вста­вай, во мраке спящий брат!»

Фигура НиколаяЧернышевского - самая яркая и влиятельная в среде радикалов-«шестидесятников». Он по праву считается властите­лем дум этого поколения.

Одной из главных черт радикализма Чернышев­ского часто называют его антилиберализм, который способство­вал полному разрыву русских революционных радикалов с либе­ральным течением и повороту к правовому нигилизму.

Понятия «либерал» и «демократ» Чернышевский рассматривал как противоположности. Он писал: «У либералов и демократов существенно различны коренные желания, основные побуждения». Либералы, по его мнению, стремятся прежде всего к политической свободе, заботятся о политических правах, забывая при этом о «житейском благосостоянии масс, которое одно и дает возможность осуществления права». Демократы же (речь идет о революционных демократах) не остановятся перед тем, чтобы «производить реформы с помощью материальной силы», и для ра­дикальных реформ готовы «жертвовать и свободой слова и конс­титуционными формами».

Либералы, утверждал Чернышевский, хотят преобразований, но желают вводить их постепенно, «без всяких по возможности сотрясений». Они всегда будут искать поводов, чтобы избежать коренных переломов общественного устройства и повести свое дело путем маленьких исправлений, при которых не нужны ника­кие чрезвычайные меры. Демократы же считают, что только «пе­ревороты в материальных отношениях по владению землею, по за­висимости от капитала драгоценны для массы», ибо задавленным нуждой «простолюдинам» будет не до политики.

Либералы проводят свою политическую, линии в интересах людей материально независимых и с развитыми умственными спо­собностями, готовых сознательно участвовать в выборах и работе парламента. Демократы, подчеркивал Чернышевский, выражают интересы «простолюдинов», чей быт препятствует «человеческому благосостоянию и осуждает людей на темноту».

Главный для Чернышевского политический вопрос о том, что первично, социальная революция, изменяющая материальные усло­вия жизни широких масс, или политические либеральные реформы, не ведущие к коренным изменениям социального строя, решался им в пользу революции, за которую выступали революционные де­мократы.

Полемика Чернышевского с либералами принимала порой столь ожесточенный характер, что даже Герцен выступил с протестом против его нападок на либеральных публицистов. В № 44 «Коло­кола» (1 июня 1859 г.) он опубликовал статью под названием «Very dangerous!!!» («Очень опасно!!!»), где обвинил авторов «Современника», и в первую очередь Чернышевского, Добролюбова и Некрасова, в «пустом балагурстве», в освистывании первых опытов гласности, «у которой еще не заросли волосы на пол голове, так как она недавно сидела в остроге».

Позиция Герцена, более мягкая и толерантная, содержала элементы политического- плюрализма и идейно-политической тер­пимости. В публицистике Чернышевского сквозит дух революцион­ного сектантства и нетерпимости к противникам социалистически революции. От Герцена идут нити не только к народническому социализ­му, но и к русским либералам и к меньшевикам. От Чернышевско­го - к революционным народникам, эсерам и большевикам.

Вместе с тем, несмотря на различный характер радикализма Герцена и Чернышевского, в их размышлениях о путях переустрой­ства России было много общего. Например, Ф. Дан считал, что оба мыслителя работали над трудной проблемой соединения социализ­ма и демократии в условиях России и оба, по его мнению, приш­ли к одинаковому выводу, что для России приоритетная задача - социалистическая революция, которая откроет возможности для дальнейшей демократизации страны.

Начало века осветила "александровская весна" - кратковременный период либеральных проектов, комиссий, предложений при поощрении царя, желавшего преобразовать страну не жестокими методами, как его венценосный предок сто лет назад, но гуманным, человеколюбивым, просвещенным способом. Видными теоретиками либеральной реформистской идеологии стали Н.С. Мордвинов (1754-1841) и М.М. Сперанский (1772-1839). Первый являлся представителем ориентированной на перемены части дворянства, увлекавшейся, французским Просвещением и британской политико-экономической мыслью. Мордвинов был знаком с Бентамом и Смитом, переписывался с ними, пытался внедрить идеи прогрессивного развития и утилитаризма в российской среде, подготовить общество к установлению полноценных гражданских свобод и прежде всего к отмене крепостного права.

Подобно комете быстро взлетел и быстро угас на российском небосклоне его младший единомышленник Сперанский. Сын бедного провинциального священника благодаря своим талантам, трудолюбию, энтузиазму стремительно выдвинулся на служебной стезе, достигнув должности государственного секретаря, главного разработчика реформ. Личность весьма неординарная - выпускник духовной семинарии и академии, антиортодокс по своей сути, член масонских лож, политический романтик, - он был в фаворе, пока ему благоволил император. Понимая, что старый, феодальный по существу, порядок вещей должен быть преобразован в новый, конституционный, либерально-правовой, Сперанский во «Введении к уложению государственных законов» настойчиво и последовательно излагает программу реформ в юридической и политической сферах. Касательно идеологии его взгляды изложены в «Предварительных рассуждениях о просвещении в России вообще». Но дворянское консервативное крыло не допустило проведения реформ, оттеснило Сперанского от власти, а либеральный в начале царствования Александр I постепенно отошел от своего прекраснодушия, от чего, быть может, и страдал в последние годы жизни, дав повод к созданию легенды о старце Федоре Кузмиче после своей неожиданной кончины в Таганроге. Наряду со сторонниками легального, законного, эволюционного преобразования России в страну новоевропейского буржуазного типа появились и радикалы, объединявшиеся в тайные общества, целью которых был государственный переворот - устранение правящей династии вплоть до ее физического уничтожения, решительная ломка всей экономической, политической, правовой структуры. Это революционное движение, известное под названием движения декабристов, было весьма разнородным, и потому рассмотрение каждого из его участников требует дифференцированного подхода.

Одним из лидеров стал П.И. Пестель (1793-1826), выступавший за благоденствие общества и составляющих его граждан на основе справедливых законов и без узурпации власти монархом. Он полагал, что XIX столетие есть "век революций", которые последуют за французской и американской, но в России, боясь пугачевщины и стихийных бунтов, он предлагал осуществить верхушечный переворот дворцового типа, как это делалось не раз в минувшем веке, и уже сверху проводить радикальные реформы.

Н.М. Муравьев (1793-1843), подобно братьям Бестужевым и К. Рылееву, обращался к истории доимперской Руси, к традициям республиканского Новгорода, общинно-вечевой организации городского и сельского самоуправления, нередко идеализируя древние обычаи и нравы. Их оппонент М.С. Лунин (1787-1845) призывал "стряхнуть старые привычки", искать опору не в стародавних временах, но обратиться к опыту передовых наций, для чего надо усиленно просвещать народ, особенно юное поколение.

Декабристы интересовались не только политическими и социальными, но и религиозно-метафизическими проблемами. Будучи весьма образованными людьми, они оперировали в спорах концепциями многих европейских и русских мыслителей, но сами в философско-богословском отношении не создали чего-либо значительного. Из их опусов можно отметить произведение Н. Д. Якушкина «Что такое жизнь?», «Философские записи» Н. А. Крюкова, «Элегии» В. Ф. Раевского, которые содержали обычный для дворянской интеллигенции того времени набор идей, образов, сентенций, преимущественно заимствованных из западной литературы. Невольно привлекают искренность, стремление дойти до истины, равно как благородный порыв послужить отечеству и освобождению народа, протест против тирании. Однако нельзя принять навязывание ими обществу и народу своих программ. Параллельно радикальным существовали охранительно-консервативные течения, ставившие своей целью сохранение стабильности общества и государства. В 1812 г. глава Российской Академии наук А.С. Шишков (1754-1848) опубликовал «Рассуждение о любви к отечеству», где осудил "вредные западные умствования", губительные для простодушного русского народа; он же настаивал на закрытии кафедр философии в университетах, что позднее и произошло. Вместе с тем Шишкова не следует считать лишь обскурантом: он сделал немало полезного для отечественной науки.

Вместе с Шишковым за возрождение основ национальной культуры после грозы 1812 г. выступили многие писатели, мыслители, деятели науки. Примечательно, что глава сентиментализма Н.М. Карамзин (1766-1826), постоянный оппонент ученого адмирала, выступил с «Запиской о древней и новой России», направленной против реформ Сперанского, где доказывал необходимость монархического устройства и учета традиций народа. В более развернутом виде и на обширном материале эти же идеи он излагал в многотомной «Истории государства Российского». "Колумб российских древностей", по выражению Пушкина, в немалой степени способствовал росту национального самосознания. Его сочинениями, в том числе томами «Истории», зачитывалась вся образованная Россия.

Позднее оформилось патриотически-охранительное направление, сторонники которого подняли на щит знаменитую триаду "православие, самодержавие, народность". Одним из столпов этого движения был выходец из народа, внук крепостного крестьянина М.П. Погодин (1800-1875). Видный историк, профессор Московского университета, собиратель древностей, литератор, он с православных провиденциалистских позиций описывал и объяснял социальную и культурную историю страны, которая сильна единством веры, царя, отечества. Объединив вокруг журнала «Москвитянин» оппозиционно настроенных к официальному Петербургу единомышленников, Погодин стал знаменем консервативно-патриотического направления.

В редакцию «Москвитянина» входил С.П. Шевырев (1806-1864), также профессор университета, автор основательной истории русской литературы с древнейших времен. Он был сторонником чистого искусства, не смешиваемого с политикой и низменными человеческими побуждениями; выступал против натуралистической эстетики, утилитаризма и рационализма в искусстве, будучи сторонником платоновского понимания процесса творчества как вдохновенного иррационального акта, не могущего быть осмысленным в ограниченных категориях рассудка.

Правовая проблематика в концепциях славянофилов и западников ставилась в ракурсе общих культурологических и исторических вопросов. Если западники включали Россию в общемировое развитие на равных с другими нациями правах, то славянофилы предпочитали говорить об уникальности русской цивилизации и о ее превосходстве по отношению к западноевропейской культуре. Таким образом, разделительная черта между этими двумя направлениями пролегала через разное видение места и роли России в мировой культуре. Соответственно, центральным вопросом здесь был вопрос о выборе вектора культурного развития, а правовая проблематика имела вторичное значение. Еще одним вектором общественной жизни России было противостояние двух других направлений: консерваторов и либералов.

В центре их дискуссий как раз и находился вопрос о наиболее оптимальной для России политической и правовой системе. Консерваторы (от лат.сonservare- сохранять) считали необходимым ориентироваться на сохранение существующего строя и на избежание любых серьезных изменений - не только революционныхпотрясений, но и радикальных правительственных реформ. Из изученных нами мыслителей близок к этой позиции был Н.М. Карамзин. Либералы (от лат. libertas - свобода) настаивали на проведении реформ, целью которых было изменение существующегостроя и, через это, максимально возможное освобождение человеческой личности. К этому направлению был близок М.М. Сперанскийв своих реформаторских проектах. Наряду с этими двумя течениями существовало и радикальное направление, целью которого былонасильственное (путем революции) свержение политического строяи установление социальной справедливости (этому направлениюбыли созвучны идеи, сформулированные А.Н. Радищевым и П.И. Пестелем) .

Консерватизм можно определить как политическую идеологию, ориентирующую на сохранение исторически сложившихся форм государственной и общественной жизни. Принципиальными установками консерватизма принято считать: антирационализм, историчность, обоснование традиционной социальной иерархии, признание несовершенства человеческой природы и вследствие этогонеобходимость воспитательной роли государства и церкви, преемственность исторического развития, приоритет целого (государства,народа, нации) перед частью (индивидом). Русская консервативнаямысль возникла как реакция, во-первых, на либеральную идеологию (идеи европейского Просвещения, Французской революции),во-вторых, на все большую ориентацию русского культурного развития на Европу. Отсюда появились два основных элемента в русской охранительной идеологии: антиреволюционность (антилиберализм) и антиевропеизм (национализм).

Обычно первым русским консерватором считают Сергея Семеновича Уварова (1786-1855 гг.), министра народного просвещения при Николае I.Политические идеи Уварова основываются на тезисе о национальных особенностях русского народа, который, по убеждениюмыслителя, инертен, безволен в делах государственного управления.Как пишет мыслитель, о России нельзя судить по европейским теориям - она движется вперед только по изволению властей и поэтому скорее принадлежит Востоку, чем Западу. Западная правоваяидеология показала свою несостоятельность в ходе французской революции, и только самодержавная власть способна удержать русский народ от следования губительной судьбе Европы.

Конкурирующей с консерватизмом политической идеологией был либерализм. Основной идеей либерализма является освобождение человеческой личности, которая провозглашается высшей ценностью - в противоположность консерватизму, где высшей ценностью являетсяобщественное целое.

Одним из первых теоретиков либерализма в России был Тимофей Николаевич Грановский (1813–1855 гг.), известный историк,юрист и общественный деятель. Он получил юридическое образование, но свою научную деятельность посвящает историческим исследованиям.

Политически Грановский был близок к западникам (его иногда относят к «поздним западникам»), не считая непреодолимой границу между русской и западной культурами, православным и католическим исповеданиями христианства. По убеждению мыслителя, существующий в России политический и культурный строй был далек от совершенства и должен был развиваться в том же направлении, что и западноевропейская цивилизация в целом.

Эта идея синтеза личного и социального начал образовывала один из стержневых элементов российского политико-правового дискурса; она была развита другим выдающимся представителем русского либерализма - Константином Дмитриевичем Кавелиным(1818-1885 гг.), профессором истории русского права в Московскомуниверситете, основным представителем государственной школы врусской истории.Сущность воззрений сторонников этой школы (к которой принадлежали также С.М. Соловьев и ряд других выдающихся русских историков) сводилась к тезису о том, что в историческом развитии русского народа преобладало государственное начало. Эволюция этого начала определила быт и культуру русского народа,чем историческая судьба его отличалась от истории народов европейских, где большая часть культурного развития шла запределами государственного вмешательства, в рамках самоорганизации социальных коллективов.

Это направление идей было развито другим теоретиком либерализма, одним из ярчайших и важнейших мыслителей в истории русской правовой мысли - Борисом Николаевичем Чичериным (1828-1904 гг.), профессором государственного права Московского университета.Для понимания правовой концепции Чичерина важно учитывать то, что он, также как и многие другие русские мыслители той поры, находился под влиянием идей немецкого философа Гегеля. Чичерин развил и дополнил эти идеи, что позволило ему создать стройную и глубокую концепцию права как формального ограничения свободы личности. Своей целью мыслитель ставил поиск гармонического соглашения «общественных взаимодействий» четырех основных союзов человеческого общежития - семьи, гражданского общества, церкви и государства.

Консерватизм и либерализм, как два основных направления правовой мысли России XIX века, по-разному влияли на политический курс правительства, на формирование общественной идеологии. Но эти два направления сходились в одном самом существенном моменте - они имели одну и ту же социальную основу. Все изученные выше мыслители принадлежали к дворянству. Поэтому неудивительно, что в спорах разных направлений не оспаривался сам принцип общественного устройства - дискуссия шла о том, нужны ли реформы, но никто не ставил вопрос о том, оправданно ли существование общества и существующих социальных структур.

Первоначально радикальные элементы русского общества сосредоточились в движении народничества, возникшем именно после реформ Александра I. Инициатором этого движения были дворяне, которые считали прошлое России (крепостное рабство) виной своего сословия и считали нужным «идти в народ и отдать народу долг» за крепостническое прошлое и за образование, которое получено благодаря труду народа.

Первоначально в народническом движении выделялось три основных направления. Бунтарское направление, перед членами которого ставилась задача идти в народ и разжигать бунт, уничтожить путем всенародного восстания существующий строй. Такая постановка задачи основывалась на идее организации немедленного восстания, к которому русский человек по складу своего характера и из-за ненависти к высшим слоям должен был бы непременно примкнуть. Пропагандистское направление исходило из несколько иных посылок: народ из-за своей отсталости не готов к революции. Поэтому нужна пропаганда для того, чтобы объяснить народу его цели и то, к чему нужно стремиться - к революции,сменяющей несправедливое социальное устройство на справедливое. Сторонники третьего, заговорщицкого направления, считали,что народные массы никогда не будут способны к революционнойдеятельности из-за своей инертности и консерватизма. Поэтому задача революционеров - организовать узкую группу, которые смогут втайне организовать переворот и захватить власть; русский человек как «коммунист по инстинкту» (Ткачев) примет новую революционную власть и поддержит ее преобразования.

Неудача массового хождения в народ объясняется расхождением между идеями, которые проповедовали революционеры, ценностями и настроениями основной массы крестьянства. Крестьяне не воспринимали агитацию против царя и церкви, идеи социализма были непонятны им. Во многих случаях они сами сообщали властям о появлении в деревне неизвестных возмутителей. Столкнувшись с реальным крестьянским миром, участники движения убеждались в утопичности идей идеологов народничества о крестьянском бунте. Причину провала массового хождения в народ егоучастники видели в отсутствии единого руководящего центра,централизованной партии.Неудачи вели к идеям о необходимости постепенного просвещения отсталых масс и создания для этого боевой организации.

Следующий этап народнического движения - создание в 1876 годуединой организации «Земля и воля» для централизованного руководства революционной деятельностью. Землевольцы видели своюцель не в немедленном возбуждении всеобщего бунта, а в подготовке масс, пробуждении в народе политического сознания. Подруководством «Земли и воли» началось новое движение в народ.На этот раз интеллигенция шла в деревню для агитационной работы под видом учителей, врачей, агрономов.

Основным идеологом пропагандистского движения был Петр Лаврович Лавров (1823–1900 гг.), который основной и важнейшей задачей социалистов в России считал сближение с народом для «подготовки переворота, долженствующего осуществить лучшее будущее». В отличие от Бакунина, Лавров призывал молодежь просвещать народ, выводить его из состояния отсталости, готовить его к будущему социальному перевороту. Суть исторического прогресса он видел в совершенствовании человека и общества, развитии человеческой солидарности, воплощении в человеческом общежитии идей равенства и справедливости.

Лавров не был сторонником анархизма и считал необходимым сохранение государства. Его правовые взгляды изложеныв нескольких статьях, а также в основной работой по этой теме - «Государственный элемент в будущем обществе» (1876 г.).

Идеологом заговорщицкого движения был Петр Никитич Ткачев (1844-1885 гг.), который происходил из обедневшей дворянской семьи. Свои политические взгляды Ткачев изложил вброшюре «Задачи революционной пропаганды», открытом письме Фридриху Энгельсу, ряде статей в редактируемом им журнале «Набат», который выходил за рубежом с 1875 по 1881 годы.Не соглашаясь с Бакуниным и Лавровым, он считал утопичнойи неосуществимой идею всенародной революции. Его главныйлозунг - захват власти небольшой группой революционеров,хорошо организованных и спаянных крепкой дисциплиной.

После захвата власти создается революционная диктатура, которая будет проводить в жизнь главные требования народническойпрограммы: превращение общины в главную ячейку хозяйственной и общественной жизни, установление новых отношениймежду людьми на принципах любви, равенства и братства, постепенное устранение функций государства.

Особенно ярко идеология заговорщицкого направления проявилась в деятельности Сергея Геннадьевича Нечаева (1848–1882 гг.), автора «Катехизиса революционера» с изложением основных постулатов революционной борьбы. Революционер должен полностью порвать с окружающим его обществом, его образом жизни и моралью. У него нет «ни своих интересов, ни чувств, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени». Его единственная цель - разрушение существующего строя. Нравственно все, что содействует торжеству революции. Революционер должен быть готов сам погибнуть и погубить все, что мешает его главной цели.

Родственные отношения, дружеские связи следует рассматривать только с точки зрения их целесообразности для революции. Все общество следует разделить на несколько категорий, которые одна за другой должны быть уничтожены. В 1869 году он создал кружок из студентов в Москве. За подозрение в измене Нечаев и его сообщники убили своего товарища по кружку студента Иванова. Нечаев бежал в Швейцарию, но был выдан русскому правительству как уголовный преступник. В 1872 году был устроен открытыйсудебный процесс. Приговоренный к 20 годам каторги, Нечаевумер в 1882 году в тюрьме. Слово «нечаевщина» стало нарицательным и означает нарушение революционерами моральных норм вовзаимных отношениях, применение для достижения своих целейшантажа, убийства.

В конце 80-х - начале 90-х годов XIX века марксистские группы и организации возникли в Петербурге, Москве и других городах. К марксизму тянулись люди разных воззрений. Одни пытались овладеть стихийным движением рабочих, увлечь на путь борьбы за идеи Коммунистического манифеста Маркса, другие шли к рабочим, чтобы помочь им отстаивать свои повседневные интересы. Эти гуманистические идеи разделялись немалой частью русской интеллигенции. Период увлечения марксизмом пережили известные впоследствии философы и экономисты Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, П.Б. Струве и многие другие.

Последним направлением русского радикализма XIX века, который нам остается рассмотреть, является толстовство - общественное движение, основанное великим русским писателем Львом Николаевичем Толстым (1828-1910 гг.). Основное положение этогодвижения - принцип непротивления злу насилием, что означалоотвержение всех социальных форм, которые так или иначе связаны с применением организованного принуждения, включая правои государство.

Толстой был убежден в том, что человек по своейприроде предрасположен к добру, принуждать его к соблюдениюкаких-то норм безнравственно и поэтому недопустимо.

По мнениюписателя, государство, церковь и иные принудительные механизмыуправления поведением людей неспособны исправить человека,насильственное принуждение бесполезно и вредно; к исправлениюможет привести только внутреннее перерождение человека.

В ситуации, когда ценности, идеалы иерархии, традиции общинности, ради которых консерватор начинает свой политический и философский путь, невозможно воплотить и реализовать эволюционным путем, консерватор иногда делает следующий шаг: становится на путь революции. Александр Гельевич Дугин сказал, что важнейшая вещь консерватизма – это отказ от революционности. А что делать, когда консервативные тезисы невозможно вдохновить и реализовать обычным путем? Тогда получается радикальный консерватизм, или консерватизм революционный.

Есть такой тезис «Консерваторы не берут власть, они пытаются влиять на власть». А что делать, когда влиять на власть невозможно? «Что делать, когда идти больше некуда?» – спрашивал персонаж Достоевского . Тогда радикальный консерватор делает шаг вперед, и появляется тот философский тезис, который породил немало политических доктрин и политических организаций как в XIX, так и в XX веке, - это радикальный консерватизм, или консервативная революция. Одну из порожденных эти тезисом организаций я здесь и представляю.

И путь основателя базовых принципов радикального консерватизма именно в России – Александр Гельевич рассказал о некоторых консервативных революционерах в Германии – в принципе, вписывается в эту же схему. Я говорю о господине Самарине , славянофиле, одном из основателей славянофильского движения, человеке, который придумал тезис о консервативной революции или о революционном консерватизме еще в 1875 году. Вся его жизнь, весь его политический путь – это попытка эволюционным и революционным путем отстаивать консервативные тезисы, которые были ему дороги, ради которых он пришел в публицистику и общественный мир: тезисы славянофильства, возвращения к допетровской Руси, соборности и славянства. Он написал за жизнь гигантское количество статей, как в николаевской, так и в александровской России в «Ниве», «Русском вестнике», «Московитянине». Он без конца участвовал в каких-то комиссиях, полемизировал с западниками в разных московских салонах, встречался с императором Николаем I , который его «отмазывал» от нападений на него его врагов, сидел в тюрьме короткое время за то, что призывал латышей креститься и выгонять немцев из Прибалтики. И тем самым он уже сделал революционный шаг, поскольку предлагал более живые вещи, чем его соратники.

Но из этого (с политической точки зрения) ничего не вышло: его идеология не продвинулась в романовской России ни на йоту: как Империя двигалась по прогрессистскому, может быть, медлительному пути, так и она продолжала идти в том же «замечательном» направлении прогресса. Это то, что страшнее всего для консерватора, особенно для славянофила.

И вот Самарин утверждает одну фразу, которая, как молния, потом оказала на всю теорию консерватизма грандиозное влияние. Он пишет в 1875 году о революционном консерватизме, о том, что консерватор делает, когда он не может революционным путем воплотить идеальные ценности консерватора же. Можно сказать, что господин Самарин – папа всех радикальных консерваторов, вернее, уже дедушка или прадедушка.

Эта идея оказалась настолько перспективной и интересной, что в XX веке огромное количество политических движений и партий выдвинули принципиальный тезис консервативной революции. Конечно, в большей степени это касается Германии, где возникло само движение консервативной революции. Здесь важно отметить очень тонкий момент: разграничение левого консерватизма и консерватизма радикального, революционного.

И здесь я бы поспорил с уважаемым Владимиром Игоревичем Карпцом . Все-таки левый консерватизм – это когда левые идут направо. Это радикальные народовольцы, радикальные эсеры, допустим, левые эсеры или эсеры боевой организации партии социалистов-революционеров, которые были левыми изначально и вдохновились русским почвенническим духом. Они вносили очень важный элемент динамики в консервативную среду, но были левыми консерваторами.

А вот кто такие радикальные консерваторы и консервативные революционеры? Это ортодоксы, можно сказать, фундаменталисты, которые ни на йоту не отошли от базовых принципов консерватизма, но, понимая, что реализовать его не удается, пошли в революцию и нашли в ней огромные, серьезнейшие пласты, обогащающие консерватизм вообще. И с этой точки зрения, безусловно, можно говорить о русской консервативной революции.

Еще до революции 1917 года, консервативно-революционным клубом в России стало Религиозно-философское общество, созданное Мережковским и Розановым . Эти господа у себя в интеллектуальном кругу, как и мы, пытались выработать некие принципиальные основы русского консерватизма на новом историческом этапе. Время, в котором они жили, также максимально повлияло, как и время Самарина, на реализацию их консервативно-революционных ценностей.

Мы знаем революцию 1905 года, революцию 1917 года, то есть само время, в котором жили ультрарусские консерваторы, эти мистики и ортодоксы, было революционным. Они оказались вовлечены в этот процесс, и они использовали революционную динамику и стиль для своей консервативной работы. Более того, в какой-то момент они стали воспринимать самих себя как своеобразный фитиль революции, как базовый тезис для того, чтобы, используя революционную энергию оседлать, как говорил Юлиус Эвола , тигра. Мережковский в статье «Революция и религия» пишет следующее: «Если теперь Россия – сухой лес (время – 1905 год), готовый к пожару, то русские декаденты – самые сухие и самые верхние ветки этого леса. Когда ударит молния, они вспыхнут первые, а от них – весь лес». Это идея о том, что консерватор может стать заводной пружиной всей революции, используя гигантскую энергию масс, разбуженную левыми марксистами, эсерами, и народовольцами.

Соответственно, на базе такого же «круглого стола», как у нас, на базе Религиозно-философского общества Мережковский, Гиппиус и Розанов создают секцию по изучению истории религии. Кого они туда приглашали? Это старообрядческий епископ Михаил , это Пимен Карпов , это радикальные толстовцы, от которых они пытались получить запал революционности для воплощения своих радикально-консервативных тезисов. Приводили туда Есенина в валенках, он сам позже описывал, как Гиппиус смотрела на него в монокль: «Ведьма в монокль смотрела на меня». Тем не менее, поиск, который они вели, оказался попросту фундаментальным основанием для развития консервативно-революционной мысли.

Огромное влияние оказали действия и идеи Мережковского на то, что произошло в российской эмиграции уже после революции, и на евразийцев, но, в первую очередь, на «младороссов» и их лидера Казем-Бека , которого упоминали уважаемые Владимир Игоревич Карпец и Михаил Анатольевич Тюренков . Тезисы об организации «Революции духа», которые разработал Мережковский, стали принципами и флагом этой организации. Мережковский утверждал, что настоящие революционеры – это не те, кто пытается использовать средства жизни, а те, которые пытаются добиться цели в жизни. «Не левые, не классовые, а именно мы, национально ориентированные консерваторы, можем являться радикальными революционерами».

Еще жестче по этому вопросу выступил Розанов. Он говорил: «К черту это смирение, догмы старого консерватизма, старых правил. Подайте нам сюда опричнину, подайте нам сюда Ивана Грозного – со всеми трезвонами, со всеми юродивыми, со всем богомерзким, отвратительным, которое так не нравится Европе – вот только это нас обогатит. И к черту разум!». Естественно, они восторгались Иваном Грозным как абсолютным предтечей радикальных консерваторов, который осуществил консервативную революцию в свою эпоху. То была консервативная, благостная эпоха, золотая эпоха Московской Руси. И он организовал у себя дома революцию – Опричнину, эту Революцию Духа, консервативную революцию в консервативной же стране!

Безусловно, в этом направлении работали наши предшественники-евразийцы, которые появились в 20-х годах прошлого века и которых уже тогда называли «славянофилы-футуристы», «православные большевики». Они не отказывались от революции и признавали ее важнейшей вехой развития истории. Они считали, что большевики, может быть, ведут не туда, но все, что они сделали, они сделали правильно, потому что старое совершенно прогнило. И они видели в революции очень многие тенденции допетровской Руси, которые дороги, безусловно, всякому русскому консерватору. Лидер евразийцев Савицкий писал, что эта революция была геополитической, что она отрезала Европу от России, она дала России свое место, видение себя самоё как самостоятельной цивилизации.

На этих принципах геополитической революции строили свою доктрину евразийцы. Что интересно: мы называем активистов ЕСМ «младоевразийцы». То есть мы взяли за основу все лучшее, что было у «младороссов», и все лучшее, что было у евразийцев. Мы выступаем как бы наследниками всего этого духовного богатства.

Чтобы закончить, обобщу основные принципы, которые можно уже с ходу дать как определение русскому радикальному консерватизму. Хотя, безусловно, есть огромные пересечения с консервативной революцией в Германии, ведь идеи «революции духа», о которых писал Мережковский, были подхвачены германскими консервативными революционерами и потом об этом немного позже писал уже Мёллер ван дер Брук : о «революции духа», о создании «Третьего царства». Но пересечения, конечно, были, ведь они были консервативными интеллектуалами, которые работали в одной сфере и просто друг с другом встречались и обменивались идеями.

1. Итак, первое: Фигура радикального революционера. Он не отказывается от консерватизма, но он переступает через себя и становится ультраконсерватором. Он ориентируется не на вчера, а на позавчера – то, о чем сказал сегодня Александр Гельевич Дугин. Все радикальные революционеры двигаются в сторону позавчера, начиная с отца-основателя Самарина, который ориентировался на Московскую, допетровскую Русь, и кончая всеми остальными. Ориентируются на Московскую Русь, на Орду, как это делали евразийцы, на Ивана Грозного, как это делал Розанов.
2. Безусловно, радикальные евразийцы очень симпатизировали левым, ценимых ими гораздо больше, чем старые правые, которых они считают политическими врагами. А с левыми, считают радикальные консерваторы, можно иногда договориться (что они и делают время от времени).
3. Также очень важно восприятие радикальными консерваторами собственной радикальной миссии как аристократизма. То, что делал и писал и пропагандировал Юлиус Эвола. Все сторонники пути радикального консерватизма пишут о себе как об ордене. Евразийцы писали о себе как об ордене аристократов, который призван в последний момент спасти консервативную Россию от гибели и вернуть изначальные пропорции. О склонности к кружковству говорили и «младороссы», писал Казем-Бек, в таком орденстве обвиняли Мережковского. Почему обвиняли – странно: обособленность, аристократизм - это основной принцип радикального консерватора.
4. И еще один важный аспект – это попытка революционным путем прорвать отчуждение элиты и народа. Об этом же мечтали, конечно, левые консерваторы, эсеры и народовольцы, но у ортодоксальных, радикальных консерваторов, это развилось, на мой взгляд, еще больше. Взять их богоискательство, например, Гиппиус, которая еще когда в 1902 году ездила с Мережковским к хлыстам, писала в письме к Александру Блоку : «Так хорошо, как с хлыстами, я, салонная дама, никогда себя в жизни не чувствовала. Это «золотой век», это принципиальная основа того, это настоящая Русь, это абсолютный свет, которым мы спасем мир, спасем всю планету». Они пытались найти в Русском Народе, народах России возрождение изначальных утраченных пропорций, в этом видели свою миссию. Естественно, это можно сделать, наверно, только революционным путем. Эволюционным путем совершить такой гигантский прорыв в бессознательное русское и помирить элиту с народом, я думаю, невозможно.

И еще одна вещь, о которой говорил Владимир Игоревич Карпец, - абсолютная симпатия к Ивану Грозному. Все представители радикального консерватизма видят в нем принципиального, идеального радикального консерватора, который в законченном виде осуществил консервативную революцию, которую мы все продолжаем до сих пор. В этом миссия нашей организации и радикальных консерваторов вообще.

Павел Зарифуллин, руководитель Евразийского Союза Молодёжи