​Наркомфин на все времена: Дом из прошлого, предсказавший будущее. ​Наркомфин на все времена: Дом из прошлого, предсказавший будущее О грядущей реконструкции

Историки, кураторы и преподаватели — о том, какие находки Моисея Гинзбурга опередили своё время, чем уникален дом Наркомфина и как могут повлиять на него будущие торги.

Фасад здания. По проекту жилой корпус соединялся с коммунальным надземным переходом

Новость о том, что город выставляет на торги свою долю в доме Наркомфина, снова подняла вопрос о неоднозначном настоящем и будущем здания. С одной стороны, это один из самых известных памятников русского конструктивизма. С другой — опознать достопримечательность мирового уровня в скромном здании с износом 68 % довольно сложно. Чтобы разобраться, почему дом Наркомфина считается новаторским памятником и какие идеи, заложенные в нём, опередили своё время, Strelka Magazine поговорил с экспертами из разных областей.

В 1930-х годах в здание по адресу Новинский бульвар, 25 закладывались открытия «на век вперёд». Тогда Моисей Гинзбург занимался созданием массового дешёвого жилья, компактной мебели и формулировал идею независимости человека от быта. Спустя почти 90 лет на эти же вопросы пытаются ответить квартиры-студии, современные жилые комплексы и проекты Алехандро Аравены.

ДОМ ПЕРЕХОДНОГО ТИПА: ВРЕМЯ МЕНЯЕТСЯ, ИДЕЯ ОСТАЁТСЯ

Про дом, построенный в 1930 году для Народного комиссариата финансов СССР (Наркомфина), можно смело сказать «дитя своего времени». Именно тогда во всей Европе велись поиски нового типа жилья. «Оно должно было быть экономичным и отвечать тогдашним представлениям о качестве жизни. И массовым, чтобы улучшить положение целых классов, — объясняет преподаватель Московской архитектурной школы МАРШ Александр Острогорский. — Но в России, в отличие от Европы, попытки с помощью жилья улучшить положение людей стали частью идеологической программы государства. Поэтому у нас эксперименты в этой области были, пожалуй, самыми яркими».

Предлагались варианты жилмассивов, города-сада, домов-коммун. Но люди, заселявшиеся в такие дома, зачастую были не готовы резко менять свой уклад жизни, отказываться от привычных вещей и принимать коллективный быт. Проект дома Наркомфина отличался тем, что должен был приучать людей к новым стандартам жизни постепенно. Поэтому и назывался «домом переходного типа».

«В отличие от домов-коммун, где у людей был маленький угол для сна, а всё остальное они должны были делать коллективно, в Наркомфине остались небольшие квартиры. Но при этом для них был создан развитый общественный сектор: столовая, спортзал, клуб, библиотека, детский сад. Таким образом, преимущества нового образа жизни внедряются „не кнутом, а пряником“, — говорит создатель проекта „Москва глазами инженера“ Айрат Багаутдинов. — Между прочим, этот подход предвосхитил идею жилых комплексов с развитой инфраструктурой, популярных сегодня. Иногда люди осознанно идут на покупку небольшой по площади квартиры, к которой бонусом добавлена вся необходимая для жизни инфраструктура».

КАК ЭКОНОМНО СПРЯТАТЬ КОРИДОР И СОЗДАТЬ КВАРТИРУ-СТУДИЮ

Принцип, по которому создавался жилой корпус дома Наркомфина, чем-то может напомнить конструктор. Гинзбург разработал двухэтажные квартиры-ячейки с разной высотой потолков. В спальнях, прихожих и туалетах они были 2,3 метра, а в комнатах, предназначенных для работы и общения, — почти в два раза больше. Сочетая три разных типа ячеек (F — самые маленькие, K — для больших семей и сдвоенные 2F в концах жилого корпуса), архитектор экономит материалы и выжимает из пространства максимум.

«Одной из самых важных идей Гинзбурга была компоновка ячеек, при которой коридор размещается между спальнями. В одной квартире спальня идёт над коридором, а в соседней — под ним. Получается, что мы не выделяем на него отдельные квадратные метры — он сам собой образуется из грамотного расположения двухэтажных ячеек», — объясняет Багаутдинов. И рассказывает о ещё нескольких идеях Гинзбурга, актуальных сегодня. В квартирах дома Наркомфина вместо полноценных кухонь был кухонный элемент со встроенной плиткой, умывальником, холодильным и кухонными шкафами. Это напоминает современные кухонные гарнитуры со встроенной бытовой техникой. А сами квартиры, светлые, с объединёнными спальней, кабинетом и кухней, с лестницами внутри — не что иное, как прообраз квартир-студий, очень популярных в последнее время.

В доме Наркомфина два коридора. Нижний временно утеплен новой стенкой, используемой под выставки.

Точно так же, по словам Айрата, лишь в последние 20–25 лет массово применяют монолитный железобетонный каркас, опробованный в доме Наркомфина. «Эту прорывную для своего времени технологию изобрёл инженер Прохоров. С одной стороны, такой каркас стоил дорого. Но за счёт использования дешёвых бетонных блоков типа „Крестьянин“ и планировки, о которой сказано выше, цена ячейки типа F по стоимости приближалась к расселению в комнаты в коммуналках».

Александр Острогорский добавляет, что дом можно считать «пионером» в вопросе поиска массового дешёвого жилья, впервые поднятого именно в 1920–1930-е годы и актуального до сих пор. «Эксперимент, начатый Гинзбургом, сегодня продолжается. Например, в МАРШе студентка первого курса Алиса Бунятова делала аналитическое сравнение жилой ячейки Наркомфина и проекта социального жилья Алехандро Аравены. Оказалось, что они удивительно похожи и по набору функций, и по площадям. Поэтому Наркомфин — вовсе не странная неудачная попытка изменить жизнь людей, как иногда о нём говорят. Это примерно то же самое для архитектуры, что и открытие ядра для физики. Как взять и выбросить из истории физики ядро? Это невозможно себе представить», — считает Александр.

КАК СДЕЛАТЬ ДОМ КРАСИВЫМ, НЕ УКРАШАЯ

Интересно посмотреть на старые фото или рендер проектов реставрации дома. Во-первых, по ним видно, что в Наркомфине воплощены все пять принципов современной архитектуры Ле Корбюзье. Он выделял пять «отправных точек» новой архитектуры: столбы-опоры, эксплуатируемая плоская крыша, ленточное остекление, свободная планировка и фасад, не привязанный к каркасу. Его взгляды повлияли в том числе и на создателей Наркомфина, причём есть воспоминания о том, что Корбюзье очень заинтересовался проектом и лично побывал в доме. Во-вторых, по иллюстрации видно, что дом на Новинском — типичный представитель идей конструктивизма, для которого функция важнее эстетики, а инженерные достижения важнее человеческого восприятия.

«Однако есть здесь несколько деталей, привносящих к этим принципам дополнительный смысл, в какой-то степени даже кокетливость, — считает историк архитектуры, экскурсовод Дмитрий Беззубцев. — Посмотрите, на всех этажах идёт одинаковая линия остекления, а галерея на втором этаже делает совсем небольшой заворот. Он сделан не потому, что функционально здесь необходим, а потому что выразительно смотрится. Плюс балкончик, глухой с одной стороны и решётчатый, если смотреть сбоку. Получается, что при взгляде на дом со стороны мощного торца человек видит такой же глухой и мощный акцент. А если смотреть со стороны Садового кольца, то перед глазами ленточное остекление и более лёгкие очертания этого же балкона. И захлест галереи, и балкончик функционально здесь не обязательны. Это пример эстетствования, пример того, как можно сделать архитектуру не изобразительным, но всё же искусством. Что-то подобное хотел от живописи Малевич».

ПЕРСПЕКТИВЫ ТОРГОВ: «ДОМ МОЖЕТ КУПИТЬ ТОЛЬКО ПОДВИЖНИК»

До последнего времени дом Наркомфина был условно поделён на две части. Большинство квартир-ячеек были и остаются частной собственностью. А город владел подвальными помещениями, цокольным — первым — этажом и несколькими помещениями на верхних этажах, всего 1 614,5 квадратных метра из общей площади 3 997,8 квадратных метра. Именно их выставят на торги 19 августа со стартовой ценой 101,4 миллиона рублей. Так как дом — памятник архитектуры, будущий собственник будет обязан провести реставрацию и содержать дом в надлежащем состоянии. Учитывая проблемы с износом строения, задача не из лёгких.

В некоторых квартирах сохранились исторические оконные рамы, паркет, цвет стен и даже отметки о росте детей на дверных проемах.

Общие комнаты имели самый высокий потолок. Спальни, прихожие, туалеты были примерно в два раза меньше в высоту.

Однако, по словам главного редактора интернет-издания archspeech Александра Змеула, главные сложности дома не только в износе материалов, а в большом количестве собственников. «Техническое состояние — общая проблема зданий 1920–1930-х, ведь их строили из материалов низкого качества. В Наркомфине к тому же долгие годы не проводилось никакого ремонта. Но при современных технологиях вопрос реставрации — скорее вопрос денег. Сложности кроются в большом количестве собственников. Например, у рабочих клубов и домов культуры этого же периода один собственник, поэтому многие из них уже отреставрированы в той или иной степени».

Вторая сложность, по мнению Змеула, заключается в том, что первый этаж, выставленный на продажу среди других площадей, был достроен много лет спустя и к историческому проекту Гинзбурга отношения не имеет. «Изначально дом стоял на столбах и как будто парил в воздухе. И при научном проекте реставрации собственник должен уничтожить площади на первом этаже и вернуть вид, задуманный архитектором. Получается, покупателю придётся сломать то, за что он заплатит деньги. Так что объект очень сложный. Его может взять либо подвижник, готовый вкладываться в здание, либо должна быть хорошая поддержка государства. Но раз государство площади продаёт, на него надеяться не стоит», — заключает Змеул.

Внутриквартирная лестница в одной из ячеек.

Архитектурный критик, куратор Елена Гонсалес, напротив, сомневается, что будущий собственник станет восстанавливать дом, полагаясь на его первозданный вид. «Закон его к этому не обязывает. Статус „памятника культуры регионального значения“ совершенно не соответствует одному из самых известных зданий русского конструктивизма, известного во всём мире. И этот статус не даёт реальный предмет охраны, который бы требовал научной реставрации. Поэтому будут сохраняться основные планировочные решения и общие объёмы, но до аутентичных материалов и конструкций (тех же окон) дело не дойдёт», — считает Гонсалес. Ей также показалось странным, что нигде не идёт речь о коммунальном блоке, соединённом с жилым переходом и образующим единый ансамбль.

По словам Елены, дом имеет огромное значение для истории архитектуры, ведь Гинзбург работал здесь над новой типологией жилого дома. «Рационалисты и конструктивисты изобретали не просто новые формы, а принципиально новые основания архитектуры. Они выдвигали комплекс императивов, которые получили своё краткое выражение в формуле Людвига Миса ван дер Роэ „больше значит меньше“, — объясняет Гонсалес. — Основные идеи заключались в концентрации „напряжения“, когда поставленные цели достигались малыми средствами. Материалы конструкций оставались открытыми и почти не декорировались, форма рождалась из тектоники. Этот эстетический принцип соответствовал этическим установкам о рациональной, честной, „правильной“ жизни. Все эти идеи Гинзбург развил в доме Наркомфина. Так что этот дом можно считать овеществлением новаторской и дерзкой архитектурной мысли. Это факт не только архитектуры, но и культуры в целом».

Легендарному Дому Наркомфина посвящено огромное количество публикаций. В западных источниках его описания нередко сопровождаются определениями «утопия» и «утопический» англ. utopian housing project. В 2006 году дом Наркомфина был включён в «World monuments watch list of 100 most endangered sites» - Список памятников мировой культуры, находящихся под угрозой исчезновения. С 2010 года часть пустых квартир сдана в аренду под мастерские, либо жилые помещения, которые в основном заняла «творческая молодежь, небезразличная к архитектурному шедевру». На крыше проходят занятия йогой, появился коворкинг, кафе, организуются также лекции и семинары, даже маникюр вам там сделают. По нашей просьбе, Сергей Сокольский вспомнил историю здания и посмотрел, что там происходит сейчас. На фото выше — Дом Наркомфина в декабре 2015-го года. На переднем плане — коммунальный блок, на заднем — жилой.

В проектной документации дом именовался 2-ым домом Совнаркома и планировался как многофункциональный комплекс, состоящий из четырех частей, выполняющих разные функции: жилой блок, коммунальный блок (включавший в себя библиотеку, столовую и физкультурный зал), детский корпус (детский сад и ясли) — не был построен и впоследствии частично занял коммунальный блок, и самостоятельного служебного двора с размещенными на его территории механической прачечной, сушилкой и гаражом. Дом по плану должна была окружать обширная парковая территория. На фото выше — вид с Малого Конюшковского переулка.

Да, это здание выглядит необычно даже сейчас, а уж в начале 1930-х годов — дом был достроен в 1931-ом, — он Потрясал Воображение. Плоские, лаконичные фасады — признак архитектуры авангарда, ленточное остекление, вводившее москвичей в ступор — они не могли взять в толк, как это стены в доме могут опираться на стекла. Весь целиком Дом Наркомфина будто сошел с полотна Малевича — геометрические фигуры, зависшие в пустом пространстве, схваченные и запечатленные в формах архитектурного комплекса…

«Жилой дом, бывший Наркомфина. Новинский бульвар, 25, корпус 1. Архитекторы Моисей Гинзбург, Игнатий Милинис. 1928-ой — 1930-е годы. Объект культурного наследия регионального значения. Подлежит государственной охране. Состояние — аварийное .»

В чем же причина его необыкновенного облика? Авторы дома — архитекторы Моисей Гинзбург и Игнатий Милинис , входившие в творческую организацию «Объединение современных архитекторов» (ОСА). Программная идея Объединения заключалась в том, что внешний вид здания отныне целиком и полностью определялся его внутренним содержанием, коротко говоря, его функцией. Архитекторы «новой» Москвы творили изнутри наружу: вначале наполнение, форма — как следствие. Такой подход кардинально отличался от прежнего, по которому веками строилась Москва, и в котором во главу угла ставилась как раз таки внешняя привлекательность здания. Москвичи, привыкшие к барским дворцам с львиными мордами на фасадах и причудливым особнякам в стиле модерн, с изумлением взирали на Дом Наркомфина. Все в его облике воплощало служение Функции — музе и богине конструктивистов.

Параллелепипед — жилой блок с квартирами-«ячейками», куб — коммунальный или общественный блок (библиотека, столовая, спортзал, кафе на крыше). Детский сад так и не построили, зато с краю двора появилась автоматическая прачечная — ее здание до сих пор цело (маленький домик ближе к Садовому кольцу, возле усадьбы Шаляпиных). Дом Наркомфина стал настоящим, в полном смысле этого слова, жилым комплексом — первым в Москве! Для москвичей начала 1930-х он был чем-то совершенно из ряда вон…!

В чем еще была новизна: изначально, когда дом только построили, он как бы висел в воздухе на высоте два с половиной метра. Первого этажа не было, его место занимали круглые столбы — несущие конструкции, на которые опирался дом. Это было сделано по нескольким причинам. Во-первых, архитекторы не хотели нарушать существующий ландшафт. Дом Наркомфина стоит на территории старинного парка бывшей усадьбы Шаляпиных, плавно уходящего от Садового кольца вниз, в реке Пресне. Убрав первый этаж, архитекторы добились того, что парк просматривался из любой точки вокруг дома, более того, по парку можно было свободно гулять, не натыкаясь на дом. Во-вторых, сам Гинзбург считал, что первый этаж в доме (в любом, не только в этом) непригоден для жизни в принципе. У Дома Наркомфина всего две точки соприкосновения с землей — два подъезда в торцах, через один из которых мы с вами сейчас и войдем внутрь.

В 1940-х гг, ввиду острого дефицита жилья, все пролеты между столбами-опорами первого этажа были застроены дополнительными квартирами с частичным заглублением их в цоколь. В общий тамбур этих квартир (один на две квартиры) с улицы можно было попасть спуском по четырем ступенькам вниз. Так почти сразу же был нарушен разработанный авторами проект социально-бытового уклада жизни первого в Москве жилого комплекса. На фото выше — слева Дом Наркомфина, прямо — торговый центр «Новинский пассаж».

Парк усадьбы Шаляпиных. Вернее то, что от него осталось. Сама усадьба — вдалеке, за деревьями, фасадом своим выходит на Новинский бульвар.

На фото выше — теплый переход между жилым и коммунальным блоками. Сейчас находится в аварийном состоянии и не используется.

З а счет колонн первого этажа и открытого пространства между ними создавалось зрительное впечатление, что жилой блок парит в воздухе. Вместе с надстройкой-мостиком на плоской крыше и белоснежным цветом фасадов это придавало ему сходство с кораблем, что и закрепилось в неофициальном названии дома — «дом-пароход», «дом-корабль». На фото — обращенные на юг балконы торцевых ячеек типа 2F.

Жилой блок, восточный фасад.

Следует отметить, что контингент жильцов был в какой-то мере однородным лишь в первые годы после заселения дома. После арестов конца 1930-х годов и Второй Мировой войны он существенным образом изменился. Практически все трехкомнатные квартиры нижних этажей превратились в коммунальные. Как пишет в своих воспоминаниях о Доме Наркомфина Екатерина Милютина: «…квартиры для одиночек заселили семьями, семейные сделали коммунальными. Вместо закрытой столовой (коммунальный корпус) на пятом этаже устроили коммунальную кухню с рядами плит и корыт. Детский сад закрыли, коммунальный корпус превратился в типографию. Прачечная сохранилась, но она постепенно перестала обслуживать жильцов. В конце концов дом передали в ЖЭК, покрасили немыслимой желтой краской и перестали ремонтировать».

На фото выше — первый этаж, сразу за входной дверью. Слева — пост охраны (она, надо сказать, весьма бдительно сторожит проход в Наркомфин). Справа, на стене — фотография Дома Наркомфина и окружающей местности в конце 1930-х — начале 1940-х годов.

Появление в Москве второй половины 1920-х годов Домов-Коммун имело несколько предпосылок. Первая — социальная. После 1917-го года крестьяне массово устремились в города. Население в городах, а уж тем более в Москве, резко выросло. Приезжие селились в бывших доходных домах, в особняках, в бараках, в землянках — где придется. Жилья, однако, катастрофически не хватало. Строить предстояло много. Предпосылка вторая — экономическая . Строить так, как строили раньше — долго, дорого и «на века» — в новых условиях не представлялось возможным. Разоренная войнами страна не могла себе этого позволить. Строить нужно было быстро и дешево.

Предпосылка третья — идеологическая . Установка «сверху» гласила: новый, советский человек отказывается от старого способа мышления — буржуазного, индивидуалистического, — отказывается от частной собственности и с высоко поднятой головой шагает в светлое, обобществленное, социалистическое завтра. «Снизу» шел свой процесс: люди начали жить коммунами. Причиной этого была, правда, не столько идеология, сколько банальный прагматизм: вдесятером прокормиться проще, чем вдвоем. Молодые рабочие, рабфаковцы, студенты сбивались в коммуны и обживали пустующие подвалы, трактиры, брошенные кабаки… известен случай, когда коммуна из шести человек умудрилась поселиться в ванной бывшего доходного дома.

Таким образом, архитекторы 1920-х получили социальный заказ: разработать проект жилого дома, «заточенного» под коллективное проживание. Их ответом на этот заказ стал дом-коммуна. Короткая история строительства домов-коммун в СССР знает как удачные, так и неудачные примеры. В числе удачных — дом-коммуна рядом с Донским монастырем (2-ой Донской проезд, 9) архитектора Ивана Николаева — общежитие студентов текстильного института, «фабрика» по производству человека нового типа (достаточно сказать, что «норма сна» в общежитии составляла три квадратных метра на человека — столько полагается покойнику на кладбище). Удачным примером общежитие считается потому, что в виде коммуны оно просуществовало без малого тридцать лет, до начала 1960-х годов, и лишь потом было перестроено в простую общагу.

К неудачным можно отнести коммуну на улице Лестева (Лестева, 18) — в нее, в аналогичном формате проживания, пытались заселить взрослых людей с детьми. Индивидуальными в доме были только «ячейки» для сна, вся же остальная жизнь — хозяйство, приемы пищи, занятия спортом, досуг — выносилась в общественное пространство. Жильцам такой формат пришелся не по душе: люди покупали примусы и готовили на них прямо в спальнях, спальни коптились, в общую столовую никто не ходил… одним словом, затея провалилась. Эта неудача натолкнула архитекторов на мысль, что люди, какими бы идейными они не были, не всегда готовы так сразу взять и начать жить коммуной — требуется переходный период, а вместе с ним и иное жилище — дом «переходного типа».

Таким домом стал Дом Наркомфина. Моисей Гинзбург, возглавлявший секцию типизации при Стройкоме РСФСР (в ее задачу как раз и входила разработка проектов домов «переходного типа»), называл его так потому, что в нем не полностью уничтожалась семейная структура, как это предполагалось в домах-коммунах. Ячейки Дома Наркомфина — это не спальни-«гробы», а какое-никакое личное пространство, в котором жилец может укрыться, отдохнуть от коллективной жизни. Если же жильцу стало скучно в своей индивидуалистической «конуре», в его распоряжении тщательно продуманное общественное пространство: коммунальный блок с его благами и коридор, в котором мы с вами сейчас стоим (на фото ниже ).

Такие коридоры на языке конструктивистов звались «улицами» и были предназначены для того, чтобы обитатели ячеек, гуляя по ним, знакомились и общались друг с другом. В ячейки (двери на фото) можно войти только из коридоров, а всего их (коридоров) в Доме Наркомфина два — по второму и пятому этажам. На фото — коридор второго этажа с ячейками типа K, увешанный плакатами с творениями знаменитых конструктивистов. Раньше его правая стена была застекленной, а за окнами тянулся балкон — дублер коридора по улице. Балкон и окна по-прежнему здесь, да только стена не дает их увидеть.

Концепция квартиры-«ячейки» была разработана секцией типизации в связи с острой нехваткой жилья в Москве. Собственно, и секция то сама была создана для того, чтобы изобрести подход, который позволил бы разместить внутри жилого дома как можно большее число квартир таким образом, чтобы это было недорого и удобно. В поисках этого подхода проводились целые научные изыскания, и однажды — озарение! — он был найден: в голову Гинзбургу пришла идея «ячейки» — нового типа жилья эконом-класса, в котором значение имела бы не только площадь, но и кубатура помещения. Всего секцией типизации было разработано семь типов ячеек — A, В, C, D, F, 2F, K .

Ячейки в Доме Наркомфина двух видов — с верхним и нижним расположением комнат относительно коридора. В ячейках с верхним расположением комнат (из коридора в них ведут двери черного цвета) лестница от входа идет наверх (в гостиную) и опять наверх (в спальню), с нижним расположением (белые двери) — одна длинная лестница вниз, в гостиную и спальню, размещенные на одном уровне. Высота потолков в гостиных — 3,6 метра, во всех остальных помещениях (в передней, санузле, спальне и душевой) — 2,2 метра. Создатели ячейки F справедливо рассудили, что в спальнях высокие потолки ни к чему — большую часть своего времени в них мы все равно проводим в горизонтальном положении. В результате, спальня F весьма скромных размеров (и зовется даже не спальней, а спальной нишей), зато гостиная — светлая и просторная. Обратите внимание: все спальни в Доме Наркомфина выходят окнами на восток, все гостиные — окнами на запад. Отсюда — максимальная освещенность помещений в течение дня плюс сквозное проветривание…

Тетрис 1920-х: Дом Наркомфина в разрезе. Связующий элемент — коридор, прошивающий здание насквозь и соединяющий ячейки в горизонтальной плоскости. Гинзбург считал, что так гораздо практичнее, чем лестницами снизу-вверх, как в современных многоэтажках (в Доме Наркомфина, напомню, всего две лестничных клетки). Ячейки за черными дверьми (трехуровневые) — слева и сверху от коридора, за белыми (двухуровневые) — слева и снизу.

Мебель. Над ее созданием для Дома Наркомфина трудился целый факультет (обработки дерева и металла) ВХУТЕМАС, которым руководил Лазарь (Эль) Лисицкий — знаменитый советский авангардист. Лисицкий считал, что мебель в новых советских жилищах должна быть, во-первых, трансформируемой (откидные кровати, столы) — для экономии места, во-вторых, встраиваемой в ячейки на стадии строительства — для общей унификации быта и в качестве дополнительного стимула отказа от частной собственности. Сам Лисицкий работал над проектами «комбинантной» мебели (аналога современной IKEA) — гарнитур из нескольких элементов, которые можно было комбинировать между собой.

Кухня. Отдельных кухонь в ячейках типа F предусмотрено не было по той причине, что питаться, по замыслу архитекторов, их жильцы должны были в столовой коммунального блока. Однако, Дом Наркомфина — это все-таки дом «переходного» типа, а не коммуна, и ячейки F решено было снабдить «кухонным элементом» — крошечной, гротескной кухней площадью 1,4 квадратных метра (именно столько, как оказалось, требуется хозяйке для совершения всех необходимых манипуляций, связанных с приготовлением пищи). Кухонный элемент — это по сути большой шкаф с встроенным в него кухонным оборудованием: раковиной, плитой, откидным столиком и складной ширмой, при помощи которой кухня одним движением руки превращалась… обратно в шкаф! (на фото выше ). Кухонные элементы должны были стоять в гостиных комнатах, однако, в ячейках Доме Наркомфина они так и не появились — ни в одной. В результате, кухни жильцы ячеек F оборудовали себе в душевых рядом со спальной нишей, а кухонные элементы можно было лицезреть в других конструктивистских жилых домах — например, в доме №8 на Гоголевском бульваре. Кстати, за дверью на фото выше с 1931-го по 1959-ый год жил советский живописец Александр Дейнека. И мы побывали в его ячейке.

Отдельного внимания заслуживает цветовое решение интерьеров. (и это действительно великолепно! — прим.ред ). Им занимался руководитель малярного отделения Баухауса , профессор Хиннерк Шепер, специально для этого на год откомандированный в Москву. Шепер разработал две цветовые гаммы — холодную для «верхних» ячеек и теплую для «нижних». Теплая гамма была основана на оттенках желтого и охры, холодная — голубого и серого. Обе были реализованы в двух вариантах — с сильной и слабой насыщенностью ко́леров.

Варианты цветового решения ячеек F по Шеперу: холодная гамма для «верхних» (слева) и теплая для «нижних» (справа). Любопытно! В комментариях к теплой гамме Шепер отмечает, что самый яркий в комнате — потолок: он, в отличие от стен, почти всегда в поле нашего зрения, но очень редко перед глазами. Следовательно, его яркий цвет не раздражает и не давит, а приятно разнообразит нахождение в ячейке. Что же до холодной гаммы, Шепер считал, что выбранные цвета визуально расширяют пространство.

Площадь ячейки F — около 30 квадратных метров, но кубатура ее благодаря многоярусной планировке соответствует кубатуре квартиры, в полтора раза большей по площади.

Покидаем ячейку F и отправляемся в ячейку типа 2F под номером 18, расположенную в торце жилого блока. Ту самую, где жил сам Дейнека. Ячейка 2F — двухэтажная, по сути это пара ячеек F — с верхним и нижним расположением комнат, — объединенных в одну. В 2F громадная гостиная двойного объема, передняя, санузел, кухня и столовая — на первом этаже, еще один санузел и две спальни — на втором. Плюс на каждом этаже по балкону. Высота потолков — в гостиной 5 метров, в спальнях — 3, в остальных помещениях — 2,3 метра.

На фото выше — вид на гостиную со второго этажа ячейки 2F. Шикарное пространство, как говорят архитекторы… до сих пор. Главная деталь на верхнем фото — черная колонна от пола до потолка из числа тех, на которые опирается дом. Эти колонны при помощи арматуры связаны с перекрытиями в железобетонный каркас — единственный, по сути, несущий элемент Дома Наркомфина. Все остальное в нем держится на этом каркасе, как на скелете. Данная особенность позволила Гинзбургу воплотить в своем творении пять принципов современной архитектуры, сформулированные Ле Корбюзье: дом приподнят над землей, фасады его свободны от конструктива (весь конструктив ушел в каркас), как следствие — свободная планировка помещений, ленточное остекление и, наконец, эксплуатируемая, плоская кровля. Одним словом, спасибо каркасу…

На фото выше — бетонитовые блоки типа «Крестьянин» проглядывают сквозь облезший бетон. Фибролит и ксилолит где-то рядом.

И — спасибо еще одному человеку, без участия которого Дом Наркомфина, возможно, не удалось бы построить вообще. Человек этот — инженер Сергей Прохоров, разработавший не только каркас, но и наполнение для него — легкие и дешевые в производстве бетонитовые блоки типа «Крестьянин». Почти все внутренние перекрытия в Доме Наркомфина и все внешние (уличные) стены сложены из этих блоков, а сами блоки штамповали прямо на стройплощадке. Бетонит — бетон, замешанный со строительным мусором — прекрасно держал тепло, но в плане звукоизоляции никуда не годился (обитатели ячеек F с нижним расположением комнат по звукам шагов над головой, в коридоре, могли с легкостью определить, кто по нему прошел и куда). Дешевизна — главная, пожалуй, причина, почему из него вообще строили.

Прохоров удешевлял строительство, как мог, и, помимо бетонитовых блоков, изобрел еще несколько недорогих инновационных строительных материалов, применение которых, увы, и стало одной из причин того, почему Дом Наркомфина сегодня выглядит так ужасно. Материалы эти — камышит, фибролит и ксилолит. Камышит — это сушеная (sic!) трава, замешанная с цементом и спрессованная в плиты. Фибролит и ксилолит — примерно то же самое, только вместо травы используются, соответственно, древесные опилки и стружка. Плиты из растительного сырья, ясное дело, оказались очень недолговечными, и дом без регулярного подновления их быстро пришел в упадок. След этого упадка мы с вами и наблюдаем сейчас… Дом в ужасном состоянии.

На фото выше — гостиная ячейки 2F. На переднем плане — бетонитовые блоки «Крестьянин» в побелке, слева — выход на нижний балкон, еще левее — пространство столовой и кухни.

Вид с верхнего балкона ячейки 2F. Направление — юг. Видно здание МИД, «Лотте-плаза» и жилой дом в Большом Девятинском переулке. И санузел в ячейке 2F.

По количеству репрессированных жильцов Дом Наркомфина сопоставим, пожалуй, лишь с Домом на набережной (1-ым домом Совнаркома). Жильцы — поголовно советская номенклатура республиканского уровня — не менее двадцати квартир были расстреляны либо сосланы в ГУЛАГ. И в конце 1950-х еще в дом наведывались взрослые дети семей, выселенных из него в 1930-е годы, желавшие посмотреть на свои квартиры и на тех, кто в них теперь живет. На коллаже ниже- южный торец дома с верхнего балкона ячейки 2F и кальянная, в прошлом — первый в Москве пентхаус, резиденция наркома финансов РСФСР, Николая Милютина.

Вот без кого Дом Наркомфина точно не появился бы, так это без Николая Александровича Милютина, бывшего с 1924-го по 1929-ый годы наркомом финансов РСФСР. Собственно, и название-то свое дом получил из-за того, что был построен по заказу Народного комиссариата финансов в лице Милютина, задумавшего обзавестись собственным ведомственным жильем. Сметная стоимость строительства составила 10 миллионов рублей. Дело в том, что Николай Милютин, помимо того, что ведал финансами, страстно увлекался архитектурой и градостроительством. До Революции он учился на архитектора, но после 1917-го года бросил учебу, став государственным деятелем. Увлечение архитектурой, однако, Милютин не бросил, и в середине 1920-х годов, уже будучи наркомом финансов, сошелся с архитекторами-конструктивистами из ОСА и лично с Моисеем Гинзбургом. Если бы не Милютин, вряд ли конструктивистам с их экспериментами позволили бы так широко развернуться в Москве… Дав добро и выделив 10 миллионов рублей на строительство Дома Наркомфина, Милютин договорился с Гинзбургом, что сам спроектирует для себя жилье — этот самый пентхаус. Пентхаус Милютина — сегодня кальянная — был устроен в помещении, запланированном под вентиляционную камеру, оборудование для которой не было закуплено из-за нехватки денег. Это не типовая ячейка, хотя многие ее элементы нашли себе место и здесь: двухэтажная гостиная, помещения с заниженными потолками (кухня, спальни), два балкона с выходом на крышу. Потолок в гостиной был покрашен в ярко-синий цвет, отчего казалось, что над головой — небо.

Сдача Дома Наркомфина в 1931-ом году совпала по времени с критическим переломом в судьбе архитектуры в СССР: все профессиональные объединения были распущены, а вместо них возник Союз советских архитекторов, призванный определять облик новой советской архитектуры. Конструктивизм и рационализм были заклеймены как «формализм» и иностранные заимствования, чуждые советскому человеку. В архитектуре был объявлен курс на «освоение классического наследия».

«Эксплуатируемая, плоская кровля» Дома Наркомфина (на фото выше) должна была стать частью общественного пространства.

Надстройка в виде «капитанского мостика» (на фото выше ) была задумана как терраса для зарядки, собственно крыша — как естественный солярий для принятия жильцами солнечных ванн. Также здесь, на уровне крыши, было запроектировано несколько комнат типа общежития, от 9 до 12 квадратных метров, на одного или на двух человек. Сейчас в этих комнатах (на фото — освещенные окна под «капитанским мостиком») устроено что-то вроде детской языковой школы.

А ещё крыша Дома Наркомфина — идеальная точка для обзора территории американского посольства.

В Москве совсем уже почти стемнело, и в деревянных домишках, рассыпанных вокруг стройплощадки на Садовом, как шлюпки вокруг корабля, зажигался, где бледнее, где ярче, вечерний свет — негасимый свет московских окон.

В реальности судьба Дома Наркомфина сложилась совсем не так, как было задумано его создателями. Это стало понятно уже на стадии заселения дома. Жилье в ячейках давали вовсе не по принципу, придуманному Гинзбургом (ячейки K и 2F — семейным парам с детьми, F — холостякам и бездетных парам), а элементарно по принципу приближенности к власти. Дом Наркомфина очень быстро стал номенклатурным, причем, наряду с представителями Наркомата финансов, в нем проживали лица, не имевшие к вышеозначенному наркомату прямого отношения — так, например, ячейка №14 досталась наркому здравоохранения РСФСР, Николаю Семашко, а в ячейке №18, как уже было сказано, жил Александр Дейнека.

Что касается самого Гинзбурга, то до сих пор ходят споры о том, жил ли он когда-нибудь в Доме Наркомфина или нет. Одни считают, что да, жил вместе с семьей, но вынужден был съехать после того, как жильцы, недовольные оригинальными и далеко не всегда удобными архитектурно-планировочными решениями экспериментального дома, начали бить окна в его ячейке. Другие утверждают, что никогда не жил, а просто в период отделки здания в одной из ячеек находилась его мастерская. По воспоминаниям старожилов, при заселении дома Гинзбургу, якобы, была предложена в нём квартира, но он отказался, отдав предпочтение жилью традиционной архитектуры.

Что из этого — правда, судить не беремся, тем более, что она (правда), вероятнее всего, рассыпана в этих мнениях по кусочкам, как и всегда. Одно можно сказать с уверенностью — люди, заселившие Дом Наркомфина в начале 1930-х годов, были в массе своей очень далеки от понимания того, что это за дом и насколько он необычен. Людям элементарно хотелось комфортной жизни. Им не нравилось отсутствие кухонь в квартирах и лифтов в подъездах, их раздражала постоянная беготня по коридору над головой, они не понимали, почему в только что построенном доме течет крыша, а в спальнях задеваешь головой за потолок. За всеми этими неудобствами и недоделками мало кто удосужился разглядеть главное — смелый замысел Дома Наркомфина, первого в Москве жилого комплекса, предназначенного для человека с новым, свежим, ничем не скованным взглядом, опередивший, судя по всему, свое время лет эдак на пятьдесят и может и на сто.

Сейчас памятник бедствует и близок к полному разрушению. Планы по его реставрации, конечно же, есть (первые появились еще в 1980-е годы), есть и проекты (автор одного из них — Алексей Гинзбург, внук Моисея Гинзбурга) да только инвесторам до недавнего времени они были неинтересны: ячейки маленькие, перепланировке мешает охранный статус, да к тому же у дома полно хозяев. Так, первый этаж (застроенное пространство между колоннами) и коммунальный блок принадлежат Москве, здание прачечной — банку, четыре или пять ячеек — собственникам «из прежних». Наконец, около 30 ячеек (примерно 2,2 тысячи квадратных метров — больше половины всей площади комплекса) находится в руках частного инвестора Александра Сенаторова, начавшего скупать их еще в 2006-ом году. Сенаторов утверждает, что планирует реставрацию дома с полным восстановлением его первоначального облика, сносом лифтов, появившихся в доме после войны, сносом первого этажа… Когда начнется долгожданная реставрация — неизвестно, равно как и неясно пока, что это все-таки будет — реставрация или же коммерческая перестройка. Так что остается всем неравнодушным к наследию советского авангарда только держать кулачки и верить в лучшее. На фото ниже — вид Дома после реставрации по проекту Сенаторова. Подробно узнать историю дома Наркомфина вы можете из книги ARCHIVE | ЖИЛОЙ КОМПЛЕКС «ДОМ НАРКОМФИНА», авторы — Елена Овсянникова и Екатерина Милютина (та самая!). UPD Летом 2017 года начнется реставрация в Доме Наркомфина, под руководством правнука Гинзбурга.

Фотографии и текст — Сергей Сокольский.

Трудно поверить, что этот сохранившийся уголок старой Москвы находится на Садовом кольце. Все эти дома принадлежали знаменитому певцу Ф.И. Шаляпину. О доме, в котором он жил, я рассказывала в предыдущей части, остальные дома сдавал в наем.

Дом №25-27с7 - флигель усадьбы XIX века, сейчас здесь располагается Художественная галерея дома-музея Ф.И.Шаляпина .

Вид с торца.

Дом №25-27с8.

Дом №25-27с10 - в состав этого музея вошел и особняк под № 27. Одноэтажный на каменном фундаменте деревянный дом с антресолями и мезонином, крытый железом, в 1829 г. принадлежал поручику Губареву , а в 1835 г. - отставному поручику К.А. Терскому . Здесь жил приятель Пушкина Степан Петрович Жихарев , чиновник Коллегии иностранных дел, в 1823 - 1827 гг - Московский губернский прокурор. С Пушкиным Степан Петрович был знаком еще по «Арзамасу»: Жихарев принадлежал к числу основателей этого литературного общества. В начале ноября 1826 г. И.П. Бибиков доносил Бенкендорфу, что дом прокурора Жихарева «наиболее часто посещает» Пушкин и что разговоры там «вращаются, по большей части, на литературе».

Если посмотреть в интернете, то можно встретить такую фразу "В начале XX века дом принадлежал богатому купцу Александру Нестеровичу Иванову". Это верно, но не совсем до 1911 - 1912 гг. особняк принадлежал Рогожину Николаю Павловичу, а в 1913 г. перешел к его наследникам, которые, вероятно, и продали дом Иванову. Почему это важно, дело в том, что именно у купца Рогожина Николай Рябушинский арендовал дом под редакцию своего журнала "Золотое руно" ().

Рядом в сквере в 2003 г. установлен памятник Ф.И. Шаляпину. Скульптов В.М.Церковников .

Скульптура монумента изображает певца, запечатленного в известной картине Ильи Репина. В данной скульптурной композиции Шаляпин сидит, облокотившись на бревно. Символично, что оно вырвано под корень, а сверху обрублено. Монументы в виде деревьев с обрубленными ветвями характерны для надгробий польских кладбищ - это символ вечного покоя и вечной памяти. Вырванное под корень древо указывает на то, что, несмотря, на эмиграцию, корни певца остались в родной земле. В скульптурной композиции Шаляпин выглядит вдохновенно-задумчивым. Певец сидит, как будто вслушиваясь в соловьиные трели в весеннем саду. Живая музыка природы - величайший источник творческого вдохновения!
В целом скульптурная композиция неоднозначна. В народе эта скульптура получила незавидное название: "алканафт в поисках пятой точки".
Лично мне скульптура нравится, считаю ее на месте, если еще при этом учесть, что во времена Федора Ивановича перед ним было не Садовое кольцо, а Новинский бульвар, а за его спиной был т. н. "шаляпинский сад".
Вот как про этот сад вспоминает Борис Маркус в своей книге: "В самом шаляпинском саду росли раньше яблони. Но теперь от них и следа нет - вырубили что ли. А росли они в самом конце сада, ближе к Конюшковской улице. Тут теперь пустырь и только отдельные деревья. Вообще сад запущен страшно. Никто, видно, за ним не ухаживает. Но для нас, для наших игр, все это не помеха. Главное, чтобы не выгоняли.
Позднее, примерно в 1927-28 годах в саду началась большая стройка. И вырос огромный дом. Длинный на ножках, с пристройкой, выходящей вперед и соединенной с самим домом остекленным переходом на уровне второго этажа. Окна у нового дома были по новой моде, как сплошные длинные ленты. А вот пристройка была почти без окон. Об этом доме много писали как о «доме нового быта".
Дом №25к1 - дом-коммуна Наркомфина. Это один из самых знаменитых домов русского авангарда, построенный архитекторами М. Я. Гинзбург , И. Ф. Милинис в 1929 - 1930 гг.

За годы существования дома, о нем написано огромное количество статей, о нём написано также во всех учебниках по истории советской архитектуры, поэтому напишу только о самом важном, интересном и печальном.
Дом был задуман как «коммунальный» на 50 семей — 200 человек. Под его строительство была отведена территория двух садов городских усадеб (при этом сами усадьбы сохранялись по красной линии Новинского бульвара). Комплекс должен был включать в себя 4 корпуса: жилой корпус, коммунальный центр, состоявший из столовой, физкультурного зала и читальни, детский корпус — ясли и детский сад, служебный корпус — прачечную и сушильню. В итого из-за недостатка финансирования детский корпус построен не был, а сам дом построен из дешевых материалов, благодаря чему дом сейчас разрушается.
Почти все квартиры в доме двух ярусные. Кухни были только в 3-х комнатных квартирах, и то очень маленькие, т.к. предполагалось питаться в общественной столовой. Ванны были тоже не во всех квартирах, в малогабаритках их заменили на душевые кабинки.
Пишут, что жильцами дома одно время были академик, физиолог Л.А. Орбели (уточняю: жил в д. 25, корпус не указан ) и народный хуложник СССР А.А. Дейнека (уточняю: жил в д. 25б, сейчас такой нумерации нет, поэтому непонятно, какой это корпус ).
Зато для заказчика дома Моисей Гинзбург спроектировал жильё повышенно комфортности.
На крыше дома расположились 2 пентхауса, в которых поселились два наркома: финансов — Николай Александрович Милютин , и здравоохранения — Николай Александрович Семашко (см. ссылку), но житель этого дома, приславший мне комментарий (см. комм. ниже ) пишет, что в этом доме не жил Семашко (однако, в энциклопедии "Лица Москвы" указано, что Семашко все же жил в этом доме, но с 1930 г. у него уже другой адрес, т.о. получается, учитывая год постройки здания, что здесь он прожил только несколько месяцев ).
Вот так эти пентхаусы выглядят сейчас.

На окнах самодельные сооружения, от которых дом еще больше разваливается.

Изначально Гинзбург поставил дом на ножки на высоте 2,5 метра для сохранения сада, но в конце 1980-х годов их застроили.
Вид дома с торца с переходом в общественный корпус: в столовую и спортзал.

Общественный корпус.

В 1987 году жилой дом и общественный корпуса были поставлены под государственную охрану как памятники архитектуры регионального значения. Несмотря на это, дом продолжает разрушаться, он несколько раз горел.

Вид общественного корпуса с обратной стороны.

Долго шли споры, что делать с домом, наконец, в 2008 г. был принят проект реставрации дома с сохранением первоначальных строительных материалов и деталей интерьера. В дальнейшем здесь должен был быть отель. В основном 8-этажном здании, где Гинзбургом были спроектированы квартиры разных типов для разных семей, должны быть гостиничные номера, ресепшн, холл, гардероб, магазин, лобби-бар. Площадь 4-этажного коммунального корпуса вместит переговорную, бизнес-центр, конференц-зал, фойе, ресторан, и все это естественно камерных масштабов, поскольку эксклюзивный «авангардный аттракцион» рассчитан на совсем не большое количество постояльцев. Макет будущего отеля.

К 2011 году реставрацию обещали закончить, так чтобы через несколько лет иностранные поклонники авангарда, раньше приходившие сюда смотреть на аварийное здание с пластами отвалившейся штукатурки, смоли здесь пожить и, как говорится, прочувствовать на себе все прелести социалистического быта.
Однако 2011 г. закончился, мои фото сделаны в самом конце 2011 г., а воз и ныне там. Проект остался только на бумаге. Из всемирно известного памятника московский дом Наркомфина стремительно превращается в национальный позор.
Дом №25к10 - стоит перпендикулярно к Новинскому бульвару. В журнале "Строительство Москвы" за 1935 г. в №1 о нем написано - "Жилой дом сотрудников Совнаркома РСФСР. Арх. С. Леонтович. Строился со значительными изменениями в процессе строительства. Строительство дома началось с четырёхэтажного односекционного здания, а закончилось в виде семиэтажного трёхсекционного. По мнению автора обзора Д. Арановича - одно из лучших по архитектуре жилых зданий 1934 года".

В этом доме жил с 1934 по 1961 г. патолог, академик АН СССР . Советский психолог, профессор Платонов К.К. вспоминает, как бывал здесь в гостях у Алексея Дмитриевича - "Мне хорошо запомнился один из вечеров у Сперанских в их квартире на улице Чайковского (рядом с теперешним американским посольством). Комфортабельность этой квартиры, гармонировавшей с элегантностью ее хозяина, меня не поразила. Его нельзя было представить иначе! А вот наличие в ней двух роялей - концертного и кабинетного - в соседних комнатах меня, жившего тогда в полуподвале с болотом под полом, потрясло!".

Продолжение.

Другие улицы Москвы и их достопримечательности. Оглавление .

Бывший Дом Наркомфина по адресу Новинский бульвар, 25, строение 1 был построен в Москве в период с 1928 по 1930 годы по заказу Наркомата финансов РСФСР, который тогда возглавлял Николай Александрович Милютин.

Здесь стоит отметить, что Николай Милютин в молодости проходил обучение на архитектурном факультете в городе Санкт-Петербурге, а затем и в художественном училище. Революционная деятельность не позволила ему пойти по этой стезе, но благодаря своему сформировавшемуся архитектурному видению, он всецело поддерживал конструктивистские начиная Гинзбурга, а потому всячески содействовал строительству этого удивительного здания.

Фото 1. Дом Наркомфина на Новинском бульваре, 25, стр.1 в городе Москве

В Доме Наркомфина архитектором Гинзбургом было реализовано его видение принципов строительства нового типового жилья, в котором он применил новаторские формы социально-бытового характера.

Площадку под строительство отвели на месте бывших городских усадеб по Новинскому бульвару. Всего предполагалось возвести 4 специализированных корпуса:

• жилой;
• коммунальный, включавший в себя столовую, спортивный зал и библиотеку-читальню;
• детский, с оборудованными яслями и непосредственно детским садом;
• служебный, в котором помимо прочего должны были оборудовать прачечную и сушилку для белья.

Главный жилой корпус, длиной почти 85 метров и высотой под 17, состоял из шести этажей. Большую часть конструкции здания установили на отдельно стоящих круглых столбах высотой 2 с половиной метра, что позволило оставить в неприкосновенности разбитый здесь до этого усадебный парк.

Коммунальный корпус был отнесен в глубину территории и представлял собой замкнутый четырехэтажный объем, связанный с главным зданием крытым переходом, расположенным на уровне вторых этажей.

К следующему этапу – возведению корпуса детского сада перед фасадом общественного корпуса – так и не приступили. Дело в том, что в июне месяце 1929 года архитектору предложили значительно сократить площадку под застройку наркомфиновского комплекса, сославшись на необходимость возведения на этом месте другого жилого дома.

Но Гинзбург и заказчик строительства продолжили дальнейшую работу без необходимых для этого согласований и, в конечном итоге, все-таки возвели большую часть запланированного комплекса зданий, исключая детский корпус.

Запланированный властями дом со временем построили, но проектировал его уже другой архитектор в совершенно ином архитектурном стиле без привязки к композиции Дома Наркомфина на Новинском бульваре, 25.

Концепция жилья и внутреннее устройство дома

Как говорилось выше, архитектор Гинзбург обыгрывал свои идеи нового социального жилья – дома-коммуны, в котором обобществленный быт был возведен до уровня, который у многих наших современников вызвал бы отторжение.

Итак, дом представлял собой некое подобие «коммуналки» и был рассчитан на проживание 50 семей в одно- и двухярусных квартирах.

Лестничные клетки были размещены в обоих торцах главного корпуса. На втором и пятом уровнях они сообщаются друг с другом через широкий коридор, освещавшийся естественным светом через ленту горизонтально расположенных по фасаду окон. Почти все входные двери квартир в доме выходили прямиком в эти коридоры, а также на лестничные площадки.

Всего в Доме Наркомфина было устроено три типа двухъярусных квартир: трехкомнатные, малометражные на одного-двух человек и сдвоенные малометражные, все с замысловатой планировкой. Кроме этого, на крыше имелись два «пентхауса», которые занимали нарком финансов Милютин и нарком здравоохранения Семашко.

К сожалению, здание строили в период финансовых трудностей молодой советской республики, а потому материал подбирали недорогой и, соответственно, недолговечный. Простояв несколько лет, строение стало постепенно разрушаться и сегодня имеет весьма непрезентабельный вид. Ко всему прочему, со временем нижний ярус с колоннами застроили, полностью исказив первоначальный вид постройки.

На заходном фото — легендарный дом Наркомфина каким он был построен в 1930 году, каким он должен быть и каким, возможно, станет после реставрации, которая недавно началась и закончится года через два. Пока же творение архитекторов Моисея Гинзбурга и его ученика Игнатия Милиниса выглядит куда хуже.

Фото: NVO

А ведь авангардная архитектура — это то, чем мы можем по праву гордиться. Вообще, объективно говоря, архитектурное новаторство — не самая сильная наша сторона (в отличие, скажем, от литературы или балета). Почти все лучшее, что построено в России, за исключением редких и кратких всплесков вроде Баженовского романтизма, построено или архитекторами-иностранцами (начиная от соборов XII века во Владимире, Московского Кремля и храма Василия Блаженного, кончая дворцами Петербурга и его окрестностей), или нашими, но воспроизводящими (иной раз — блестяще воспроизводящими) европейскую традицию. И как бы ни любили мы, скажем, московский модерн, всё-таки приходится признать, что скорее это он испытывал то франко-бельгийское, то австрийское влияние, нежели наоборот — во Франции или в Австрии строили, ориентируясь на или . И потому трудно представить себе иностранца, который специально поедет в Москву смотреть модерн. А вот авангард — запросто. И, в частности, дом Наркомфина. Потому что с середины 20-х и до 1934 года Россия переживала короткий, но бурный период, когда именно мы диктовали архитектурную моду и были, можно сказать, в авангарде авангарда. И дом Наркомфина — замечательный тому пример.

Из воспоминаний дочери заказчика и отчасти соавтора проекта — наркома финансов Николая Александровича Милютина, Екатерины Николаевны Милютиной: «Уже входя во двор и видя его [дом] издали: белый, на чёрных колоннах, с голубыми лентами стекол, в которых отражалось небо, с цветами над окнами, с кирпично-красным «трубами» на крыше, с его изумительными пропорциями, — я чувствовала радость, подъём. Нижний коридор (на втором этаже) был всегда таинственно-полутёмным с рядом дверей, ведущих на балкон-галерею, по которому так здорово было бегать, играть, прячась за колоннами, с которого так заманчиво было прыгать в снег с замирающим от ужаса сердцем.

На крыше дома Наркомфина тогда

Верхний коридор, наоборот, был светлым, радостным: белый, с рядом чёрных и белых дверей, он казался солнечным даже в пасмурные дни. Две широкие лестницы соединяли улицу и коридоры. Эти лестницы с деревянными перилами, площадками и скамейками, на которых поверялись самые сокровенные тайны и рассказывались страшные истории, вели на крышу. Крыша – место детских игр с закоулками и потайными местами, с винтовой лестницей, на которой устраивались соревнования: кто быстрее и больше раз поднимется и спустится так, чтобы не закружилась голова. Лестница приводила на солярий, на котором захватывало дух от высоты. От того, что перила из труб были совсем прозрачными, казалось, их нет, ветер дунет посильнее, и ты улетишь вниз. … Видно оттуда было очень далеко – особенно на запад (до Кунцева) и на юг (до Новодевичьего монастыря). А утром и вечером был слышен бой кремлёвских курантов».

На крыше дома Наркомфина сейчас

Устройство дома

Нарком финансов Николай Милютин, затевая строительство ведомственного дома для своих сотрудников, сформулировал техзадание архитекторам так: «Жилая ячейка должна днём служить как кабинет для работы и индивидуального отдыха, а ночью как спальня. Человек будет проводить в этой ячейке около половины своей жизни. Отсюда вытекает требование особого внимания к вопросам эстетики и гигиены при оборудовании и окраске жилых ячеек. Все достижения современной архитектуры и прикладного искусства должны быть мобилизованы для создания здоровой и радостной жизни человека. Как можно больше света, воздуха, веселой радости, простоты. Широкие освещённые прямым светом коридоры и лестничные клетки. Сквозное проветривание и двухсторонняя освещённость всех без исключения квартир. Недопустимо устройство каких бы то ни было помещений, не освещаемых дневным светом».

Рис. 1. Красный зигзаг — девять пролётов лестницы, ведущей в верхний общий коридор. Уровень интересующих нас ячеек типа F — верхней и нижней, обозначен пересекающимися зелеными и красными овалами

И архитекторы-конструктивисты Моисей Гинзбург и Игнатий Милинис нашли весьма оригинальное планировочное решение, отвечавшее поставленной задаче. Собственно, самое интересное в доме Наркомфина не снаружи, а внутри. И это именно планировка! Давайте рассмотрим жилую ячейку типа F (по большому счёту, это, конечно, квартира, но уж больно необычная, так что лучше придерживаться терминологии авангарда и называть так, как называли создатели). И прежде, чем говорить о глубоком социально-философском смысле всего этого, нужно разобраться в том, как ячейка устроена. То есть прежде, чем понять: зачем, обсудим: как.

Чтобы попасть в жилую ячейку типа F, надо войти в единственный подъезд и подняться на, условно говоря, второй этаж. «Условно» — потому что этажность в доме Наркомфина — вопрос сложный. Два общих коридора, куда можно выйти с лестницы, и в этом смысле этажа два. Но уровней — пять (и это ещё не считая нулевого этажа, образованного достроенными много позже стенами, закрывшими пустое пространство под домом, который изначально вовсе не стоял на земле, а возносился над ней на «ножках»-столбах). И, строго говоря, второй общий коридор — на четвертом этаже. Во всяком случае подниматься туда надо по восьми лестничным пролетам (на рисунке 1 — красный зигзаг). Уровень интересующих нас ячеек типа F (а их всегда пара: верхняя и нижняя) на схеме обозначен пересекающимися зелёными и красными овалами (зелёным — верхняя ячейка, красным — нижняя). Синим же обозначен уровень ячеек типа К. Только не паникуйте, сейчас мы постепенно разберёмся со всем этим. А пока просто полюбуйтесь, как это выглядит.

Современная отделка верхней ячейки типа F (правда, это не дом Наркомфина, это дом на Гоголевском бульваре, но ячейка идентичная)

В обе ячейки F — и нижнюю, и верхнюю, попадают из того самого верхнего общего коридора. В нём с одной стороны столбы и окна (что за столбы — ещё поговорим), с другой — стена, и в стене двери, попеременно чёрные и белые. Чёрная ведет в верхнюю ячейку, и, если её открыть, нужно будет подняться по внутренней лестнице на 1,125 м в жилую зону. А белая дверь ведёт в нижнюю ячейку, и за ней расположена внутренняя лестница, ведущая на 2,25 м вниз.

Верхний коридор дома Наркомфина, всегда освещённый солнечным светом, с белыми дверями, ведущими в нижние жилые ячейки и чёрными, ведущими в верхние.

Разный цвет дверей нужен для цветовой навигации, и раньше, пока сами стены не выкрасили в белый цвет, а они были серыми, это работало ещё лучше, сейчас белое на белом несколько теряется. Вот он, общий коридор на рисунке 2 — обозначен красным овалом. Зелёная черта — внутренняя лестница нижней ячейки, закрашенной розовым цветом (из общего коридора идти вниз). Синяя черта — внутренняя лестница верхней ячейки (из общего коридора идти вверх). Жёлтым закрашен участок лестницы верхней ячейки.

Рис. 2. Общий коридор обозначен красным овалом. Зелёная черта — внутренняя лестница нижней ячейки, закрашенной розовым цветом (из общего коридора идти вниз). Синяя черта — внутренняя лестница верхней ячейки (из общего коридора идти вверх). Жёлтым закрашен участок лестницы верхней ячейки.

При этом каждая ячейка состоит из двух помещений: жилой зоны (на рис.3 помечены зелёной и синей звёздочками) и спального алькова (на рис. 3 помечены зелёным и синим треугольничками). Таким образом, когда идёшь по общему коридору, во всю его ширину под тобой чья-то спальня и над тобой чья-то спальня. Вход в нижнюю и верхнюю ячейки из общего коридора на рис. 3 помечен зелёной и синей стрелочками. Как мы видим, верхняя ячейка двухуровневая, спальный альков расположен выше жилой зоны. А вот нижняя ячейка — одноуровневая (и потому не так интересна, хотя по функциональности ровно такая же).

Рис. 3. Вот то же самое на макете. Слева, помеченные зелёным и синим треугольничками, спальные альковы верхней и нижней ячеек. Между ними — вписанный в них общий коридор, синей и зелёной стрелочками помечены входы в верхнюю и нижнюю ячейки. Справа — жилые зоны верхней и нижней ячеек, помеченные звездочками

«Жилой блок», «ячейка», «спальный альков» и даже привычный нашему современному уху «санузел» (в жилых ячейках типа F он тоже есть) — все это слова из лексикона архитектурного авангарда 20-х годов. На фото — вид из жилой зоны на лестницу, ведущую в спальный альков. А справа внизу на том же фото через открытую дверь виден расположенный уровнем ниже общий коридор. Ещё правее угадывается ниша. В ней — как раз санузел, вернее, его половина — сортир. Душевая кабина — ещё одно изобретение авангарда и ещё одно его словечко — ровно над ним, на верхнем уровне, за жёлтой стеной, рядом с альковом.

В верхней жилой ячейке типа F дома Наркомфина. Фото: Елена Конотопова
Фото: Елена Конотопова

Кстати, душевые кабины (тогда — просто очень маленькие душевые, примерно 1,5 на 1,5 метра, ровно размером с поддон на полу) были придуманы именно для дома Наркомфина и именно здесь впервые использованы. Сейчас нам трудно поразиться этому обстоятельству. Но попробуйте посмотреть на это глазами человека рубежа 20-х-30-х годов. В маленьких дешёвых квартирах никаких душей отродясь не было, мыться ходили в баню, и только отпетые буржуи имели у себя в домах ванны.

Окно жилой зоны ячейки типа F

Что же касается высоты потолков, в жилой зоне она довольно большая — 3,5 м, а в общем коридоре, спальнях и душевых кабинах — 2,25 м. Но ведь это вспомогательные помещения. В спальне положено спать, и вы же не будете спать стоя. На вспомогательных помещениях можно и сэкономить и за счет них выкроить место для коридора, на который таким образом не нужно тратить лишние квадратные метры. Дом очень узкий, всего 10,5 м в ширину. Почему это важно — об этом чуть позже поговорим. Но вот высокий потолок жилой зоны и окно во всю стену создают ощущение простора и большого пространства, хотя метраж жилой ячейки типа F — всего 34 квадратных метра. Меньше, чем хрущёвка, хотя по восприятию комфортнее (не говоря уж о том, что дом Наркомфина построен за 25 лет до того, как хрущёвки начали разрабатывать).

Ячейка типа F была рассчитана на одного человека, максимум – на пару без детей. Но ниже уровнем — на первом (или лучше сказать — полуторном?) этаже дома Наркомфина расположены ячейки типа К — для семейных. Там метраж — ни много ни мало 78 метров. И они тоже двухуровневые, причём высота потолка в жилой зоне — 5 метров. На фото — вид со второго уровня на жилую зону ячейки типа К дома Наркомфина.

Жилая ячейка типа К. Вид со второго, спального уровня
В жилой ячейке типа К
Рис. 4. Зелёным овалом выделено окно жилой зоны ячейки типа К. Красным и синим — окна жилых зон парных ячеек типа F

На рисунке 4 зеленым овалом выделено окно жилой зоны ячейки типа К (всего таких восемь). А красным и синим — окна парных верхней и нижней ячеек типа F (их по 16 сверху и снизу, то есть всего 32).

Остекление спального алькова

Но самое здесь, пожалуй, замечательное – остекление. Из-за большой площади остекления не возникает ощущения замкнутого пространства даже в маленьких помещениях — постоянно перед глазами небо. Тень от оконного переплета при вечернем освещении, падая на пол, дает замечательную супрематическую графику. Помещение освещено с двух сторон: хорошая инсоляция – важный момент для авангарда. К тому же, в 1930 году ещё не побеждён туберкулез. А значит, очень важно сквозное проветривание.

И из жилой зоны отлично просматривался спальный альков и наоборот. Очень комфортное ощущение открытого пространства, в маленькой спальне ты не чувствуешь себя запертым. Ну и, конечно, игра геометрических форм получается замечательная – это практически супрематизм, практически Малевич. Это всегда подчеркивалось окраской стен. Потому что если с фасада и в коридорах дом был решен в черно-белой гамме (белые стены и чёрные столбы), то в ячейках появляется цвет. Для разработки цветового решения архитектор Гинзбург пригласил немецкого специалиста школы Баухауз. И тот создал два варианта окраски стен: в тёплой гамме для одних квартир (желтый и охра) и в холодной (голубой и серый) для других. Каждая стена, каждый выступ были покрашены по-своему, что усиливало живописный эффект.

Точнее – эффект супрематической скульптуры. Архитектура авангарда не работает как живопись, а именно как скульптура – нет одной точки, откуда её можно смотреть. Это в классической архитектуре дома строятся вдоль красной линии, подходи с улицы да смотри на фасад. Архитектуру авангарда надо смотреть с движения, обходить с разных сторон – и тогда заиграют геометрические формы. Для авангарда важен принцип так называемого архитектурного променада. То же самое и внутри помещения – авангарду очень идёт двухуровневость, можно смотреть сверху и снизу, и будет разный эффект.

И всё-таки в жилой ячейке кое-чего не хватает по сравнению с привычными нам квартирами. Чего, спрашивается? Спальня есть, санузел есть, гостиная есть. Нет только кухни! На самом деле, кухня была. В стене жилой зоны прятался встроенный кухонный элемент. Столик при необходимости выдвигался вперед. Маленькая, конечно, кухонька, но самое необходимое оборудование имелось.

Причём небольшой размер кухоньки – это не из экономии места. Ведь и в 78-метровых ячейках типа К кухни 5-метровые. На рисунке 4 видно, что ритм больших квадратных окон двухсветных жилых зон разбивают маленькие окошки — это и есть кухни. Спрашивается, почему бы на 78-метрах не сделать бы кухню побольше? Это сделано абсолютно сознательно, тут принципиальнейший момент! Чтобы это объяснить, давайте поговорим о том, что такое вообще архитектурный авангард.

Авангард: философия архитектуры

До Первой мировой войны в архитектуре самым ярким явлением был модерн. Архитекторы модерна были не просто эстеты, они были великие новаторы. Прежде принцип проектирования так или иначе сводился к параллелепипеду, украшенному так или иначе в соответствии с текущей модой. Параллелепипед — городской особняк. Параллелепипед и два симметричных параллелепипеда по бокам — дом с ризалитами. Модерн же предлагает сложно-пространственную композицию, сочетание несимметричных разновеликих объемов разной формы. Кроме того, проектирование строится по принципу изнутри наружу (сначала проектируется внутреннее пространство, потом оно, как дерево, обрастает кольцами внешних стен). Дом в стиле модерн сдавался под ключ, с готовой мебелью. Всё, включая фурнитуру и сантехнику, придумывалось архитектором. Шикарный стиль! Но Первая мировая война убила шикарные стили. Если не сказать, что она убила и искусство как таковое. После газовых атак мир не мог оставаться прежним. Называют даже точную дату гибели старого искусства — 1915 год, когда был написан «Чёрный квадрат» Малевича, поставивший убедительную точку. Впрочем, вскоре выяснилось, что искусство — вещь живучая. И убито только старое, классическое искусство. Авангард – вот то, что пришло ему на смену. И некоторое время он прикидывался анти-искусством (это теперь нам уже очевидно, что никакого «анти» нет, и авангард — тоже искусство).

Итак, по всему миру пафос авангарда – отрицание искусства. В немецкой школе Баухауз заявляют: архитектура - вид дизайна. То есть это больше не искусство, в ней только функция и дизайн. Один из гениев авангарда в архитектуре Ле Корбюзье это формулирует так: «Дом – машина для жилья». На фото — макет жилой ячейки Ле Корбюзье в его павильоне Эспри Нуво на Парижской выставке декоративного искусства 1925 года.

Макет в натуральную величину жилой ячейки Ле Корбюзье а его павильоне Эспри Нуво на Парижской выставке декоративного искусства 1925 года

Прототипом стала традиционная парижская студия художника — двухсветная мастерская с антресолью для спанья. Такие были нередки в парижских мансардах. Но никому не приходило в голову компоновать из таких многоквартирный дом. На иллюстрации в журнале «Эспри Нуво» (журнал издавал сам Ле Корбюзье) хорошо показана идея ячейки как элемента сборки дома.

Жилая ячейка Ле Корбюзье — иллюстрация в журнале «Эспри Нуво»

Так что автор идеи жилых ячеек — не советские архитекторы, создатели дома Наркомфина, а Ле Корбюзье. Хотя именно Гинзбургу с Милинисом удалось скомпоновать ячейки в единый корпус самым оптимальным способом. Ле Корбюзье — прекрасный теоретик, он сформулировал 5 принципов конструктивистской архитектуры, с которыми согласились все. Но при всех его заслугах никак невозможно сказать, что советские архитекторы плелись у гениального Ле Корбюзье в хвосте. Вот на той же выставке 1925 года в Париже - советский павильон, построенный Константином Мельниковым:

Павильон СССР на выставке декоративного искусства в Париже, 1925 г.

Именно это стало сенсацией выставки, а не жилая ячейка Ле Корбюзье. Последняя вообще осталась незамеченной - до реализации своего проекта в Европе Ле Корбюзье пришлось ждать 30 лет. При этом, увидев Мельниковский павильон, он засобирался в Россию. Вот проект другого гения советского архитектурного авангарда — Ивана Леонидова: здание наркомата тяжелой промышленности.

Иван Леонидов: проект здания наркомата тяжелой промышленности

Напоминает Москва-сити… Наследие авангарда интересно ещё и тем, что строить по разработкам советских архитекторов 20-х годов начинают только сейчас - когда, наконец, появилась техническая возможность реализовать всё это. Здание наркомата тяжпрома прекрасно. Одна проблема - его должны были построить на месте нашего любимого ГУМа. «Градостроительная хирургия», как это называл Ле Корбюзье. Дай волю авангардистам - от Москвы мало бы что осталось. Да, собственно, и сам Ле Корбюзье, когда приехал в Москву, пошёл к Кагановичу - тогдашнему председателю Московского горкома партии, и устроил страшный шум, кричал: что же вы, мол, не побоялись мир перевернуть, все старые устои порушить, а держитесь за свои развалины, историческую застройку. Снести все к чёртовой матери и построить заново (впрочем, Ле Корбюзье и в Париже так же предлагал сделать, вот поэтому его из Парижа и спровадили). Каганович принял соломоново решение: Москву на разрушение европейскому бунтарю не давать, но позволить ему построить что-то одно. Так возникло здание Центросоюза на Мясницкой, рядом с которым теперь стоит памятник Ле Корбюзье. Жаль, что ему одному из все архитекторов авангарда поставили памятник. Не Мельникову, не Ладовскому, не Гинзбургу…

Потому что, пока Ле Корбюзье только собирался после Парижской выставки в Москву, мастерская Гинзбурга уже построила первый дом, где была реализована идея жилых ячеек - на Гоголевском бульваре (1927-1929 гг.) А следом - дом Наркомфина (1928-1930 гг.). Потому что в СССР в 20-е годы спрос на архитектурный авангард был, это в Европе его не было. На той самой выставке декоративного искусства в Париже был представлен стиль, который тут же вошел в моду: ар-деко (именно так по-французски звучало название и самой выставки). Интересно, что во всём мире ар-деко опередило реализацию идей авангарда в архитектуре, только у нас всё вышло наоборот, и ар-деко стало переходной формой между авангардом и сталинской неоклассикой. В Ар Деко, к примеру, построены все первые станции московского метро («Парк Культуры», «Кропоткинская», «Аэропорт», «Маяковская» и так далее).

Но в 20-е годы ар-деко у нас появиться не могло. В отличие от Парижа, где после войны люди хотели красоты, хотели душой отдохнуть. В СССР отдыхать было некогда. У нас строилось новое общество, нам требовалось радикально новое искусство и радикально новая архитектура. У нас эпоха авангарда совпала с революцией. Пафос русского авангарда – не столько отрицание, не столько похороны старого искусства, сколько созидание нового, небывалого мира.

Лестница в доме Наркомфина, архитекторы Моисей Гинсбург и Игнатий Милинис

Потому-то русский авангард и самый крутой. Он не висел в безвоздушном пространстве чистого поиска, он имел надежную почву. Поиск новых форм в архитектуре шёл рука об руку с поиском новых форм жизни. Архитектору мало было построить дом – он строил новое общество, создавал нового советского человека. Вот уж у кого были амбиции инженеров человеческих душ!

Нет, конечно, были и чисто прагматические соображения у архитекторов авангарда. Как-никак в Москве - жилищный кризис. После переноса в Москве столицы сюда хлынула волна приезжих: это и новое чиновничество, и бежавшие от коллективизации крестьяне. Нужно было жилье. А какое жилье? До революции всё было понятно: одни ютились в бараках и казармах. Другие, кто мог себе это позволить, проживали как Филипп Филиппович у : в семи комнатах. После революции Филиппов Филипповичей «уплотнили» — так появились коммуналки.

В этих коммуналках-то в 20-е годы появились первые стихийные коммуны. Просто под влиянием коммунистической идеи люди начали жить вскладчину. Правда, эта инициатива быстро сошла на нет: слишком много сразу возникло бытовых склок. Но архитекторы решили, что коммуны не прижились потому, что помещения были неподходящими. А если придумать подходящие помещения, то…

Вот тут-то на сцену и выходят авангардисты со своими невероятными, революционными идеями новой архитектуры и нового общества, которое должно жить по принципу коммуны. Появляется идея обобществления быта. Архитектор Иван Николаев строит дом-коммуну на нынешней улице Орджоникидзе – общежитие текстильного института.

Архитектор Иван Николаев. Общественный блок дома-коммуны — общежития текстильного института

Принцип архитектурного конструктивизма: сначала определи функцию помещения, потом проектируй. Это, впрочем, пришло из модерна, где тоже дом «рос» изнутри наружу. И вот Иван Николаев не здание строит, а придумывает образ жизни студентам. Спальные кабины — 6 квадратных метров на двоих. В них запрещено находиться днём, запрещено хранить личные вещи – да там и негде. Вся жизнь должна происходить в общественном блоке. Распорядок дня такой: утром все встали по сигналу, вынырнул из своих ячеек и по длинному коридору в пижамах направились на зарядку, потом — в душевые и только потом — к шкафчикам, где хранится личная одежда. Переоделись – и все дружно идут в столовую. Нужно постирать? Есть общественная прачечная. Для детей предусмотрен детсад. Весь быт механизирован и обобществлён! Возможно, сейчас идея детского сада, яслей и прачечной уже не очень поражает. Но надо понимать, что всё это — придумки эпохи авангарда, раньше ничего подобного просто не было. И архитекторы авангардисты специально обдумывали всё это, чтобы освободить женщину из кухонного рабства, чтобы наступило всеобщее равенство и единение граждан новой страны… В 20-е годы советские социологи вместе с советскими архитекторами всерьёз обсуждают: а нужно ли, чтобы дети вообще знали своих мам. Про пап речи не шло — то, что в СССР в самом скором времени семья отомрёт как атавизм — это был вопрос практически решённый.

Со студентами этот номер отлично проходил. Он были не прочь жить в коммуне и вообще, становиться материалом для великого социального эксперимента. А вот когда подобные дома-коммуны попытались построить для взрослых семейных людей – ничего не вышло. Советские люди отказывались перестраиваться на новый лад. Отказывались питаться в общественных столовых, проводить большую часть дня в общественном блоке, принимать солнечные ванны в общественных соляриях, устраивавшихся на крышах (возможно, из-за вечной слякоти, дождя и снега — климат в Москве тоже оказался неподатлив смелому коммунистическому эксперименту, так же как и человеческая психология). Эти несознательные люди всеми правдами и неправдами натаскали в свои жилые ячейки каких-то примусов, фикусов и прочей мелко-буржуазной ерунды. И пошло-поехало…

Так вот создатели Дома Наркомфина, предназначенного для работников народного коммисариата финансов — архитектор Гинзбург и его заказчик нарком финансов Николай Милютин – были людьми хоть и тоже очень творческими и дерзновенными, но всё-таки мудрыми. Они сделали шажок назад. И дом Наркомфина — всё-таки не дом-коммуна, а так называемый дом переходного типа.

Возвращаясь к дому Наркомфина

Даже самые маленькие жилые ячейки дома Наркомфина — отнюдь не спальная кабина, в них 34, а не 6 метров. С другой стороны, принцип, что планировка жилья должна диктовать образ жизни и выковывать нового советского человека, остался. Вернёмся к планировке и окнам. Окна всех спальных альковов расположены по одной стене и выходят на восток. Если спальня маленькая, а окна выходят на восток, и кровать невозможно поставить так, чтобы свет на неё не попадал - долго ли вы поспите? Тем более, что шторы в столь модном авангардном доме были исключены. Ну так и нечего залеживаться советскому человеку! Надо промышленность поднимать. В случае наркомата финансов — деньги распределять. И низкий потолок в спальных альковах тут кстати. Поспал – и не засиживайся в алькове, иди в жилую зону. А в жилой зоне – огромное окно, практически сплошное остекление, выходит на запад. Вечером после работы придёшь – здесь светло, можно каким-нибудь полезным занятиям предаться. Читать, самообразовываться. Ну а чтобы женщины тоже самообразовывались, а не торчали у плиты — так нужно сделать кухню, на которой максимум что возможно проделать — это что-то разогреть. В доме была общественная столовая — в торце верхнего коридора. А нижнем коридоре располагалось кафе. «Многие ели в кафе, а многие приходили в столовую с судками и приносили домой горячий обед, — вспоминает Екатерина Милютина. — Так что, если ты ужинал в гостях у соседей, еда была такая же точно, как дома».

Макет дома Наркомфина, восточный фасад: Слева общественный блок — отдельный корпус с огромным витражным окном, соединенный с жилым крытой галереей на уровне второго этажа.

Как и в домах-коммунах, в доме Наркомфина планировалось разместить в общественном корпусе общественную столовую и помещения для разного рода совместного досуга. Правда, в итоге там разместился детский сад, для которого так и не построили, хотя и планировали, отдельный корпус.

Пандус (эстакада) и витражное окно общественного корпуса дома Наркомфина

Из воспоминаний Екатерины Милютиной: «К жилому корпусу примыкал детский сад. Мы ходили туда по переходу на втором этаже, не выходя из дома на улицу. В центре детского сада была большая комната – зал, где стены были высотой в четыре этажа – до крыши, одна стена (северная) была стеклянная, другая (восточная) украшена фреской, а по западной шла извилистая эстакада с перилами, откуда был вход в небольшие помещения. Там дети ели, спали, а гуляли на плоской крыше, с которой были видны окрестные дворы и небо. Она была огорожена сеткой, чтоб мы не упали. В плохую погоду все дети находились в большом зале на первом этаже, разглядывая огромную фреску, играли, пели, слушали музыку, смотрели спектакли». Не поражает? А если учесть, что прежде никаких детских садов вообще не существовало, и это всё придумывалось на ходу?

Вообще, для удобства человека, только-только выбравшегося из барака, было предусмотрено очень много. Например, та же прачечная – правда, не совсем во дворе, а у Садового кольца, идти до неё — минуты 3-4. А в остальном из дома можно было вообще не выходить. Даже воздухом подышать и прогуляться можно было, не покидая дома. На уровне нижнего коридора открытая терраса предназначена именно для прогулок (правда, очень трудно было заставить жильцов перестать хранить там всякий хлам. Идея архитекторов авангарда – оставлять как можно меньше места для хранения, чтобы новый советский человек не был рабом вещей – в очередной раз наталкивалась на мещанскую психологию). Вторым местом для прогулок была крыша. Плоская эксплуатируемая крыша — важнейший элемент архитектуры авангарда.

Кстати, вот как выглядит дом в Марселе, который уже сильно после Второй мировой войны, в 50-х построил Ле Корбюзье, опробовав, наконец, идею своих ячеек. Дом носит романтическое название Жилая единица, но, как мы уже знаем, это нормально для авангарда.

Марсель, Жилая единица Ле Корбюзье

А так выглядит планировка в этом доме. Скомпоновано у Ле Корбюзье иначе, менее экономно, чем у Гинзбурга. В результате дом значительно шире. Общий коридор посередине. И в нём тоже предусмотрено общественное пространство — на французский манер, магазины. Согласитесь, авангарду больше идёт советский вариант с его социальной осмысленностью и дерзновенной попыткой коренной перестройки жизни.

Планировка жилых ячеек у Ле Корбюзье

Из чего построен дом Наркомфина

Так почему же дом Наркомфина в таком плачевном состоянии? Зам. мэра Марат Хуснулин утверждает, что это потому, что стройматериал авангарда — солома, камыш да мусор. Это, конечно, неправда. Вернее — полуправда.

Бетон в конце 20-х годов в СССР – существенно дороже кирпича. Ведь бетонных заводов в стране ещё мало. Но в моде — именно бетон, потому что он, в отличие от кирпича, позволяет архитекторам экспериментировать. Пяти принципов конструктивизма, сформулированных Ле Корбюзье (по крайней мере — четырёх из них), без бетона не осуществить:

1) каркасная структура, при которой фасад не несет функций несущих стен и может оформляться как угодно;

(В здании Центросоюза, построенном Ле Корбюзье, так же как и в доме Наркомфина, каркас — это столбы, на которых стоит дом и к которым крепятся перекрытия этажей. Внешние стены с конструктивной точки зрения значения не имеют, это лишь обшивка).

Здание Центросоюза, архитектор Ле Корбюзье

2) свободная планировка;

(Если нет несущих стен — то что мешает внутри ставить перегородки как угодно?)

3) сплошное горизонтальное ленточное остекление;

(Если стена несущая, как она может состоять из сплошного стекла? Но если внешняя стена — лишь обшивка — то почему бы и нет).

4) дом должен быть приподнят над землей на опорах-столбах (которые, собственно, и являются каркасом).

Тем беднягам-архитекторам, которым не удавалось выбить для себя модный железо-бетон, оставалось только комуфлировать под него свой «сиротский» кирпич.

Архитектор Владимир Владимиров, строя свой ДК завода «Компрессор», комуфлировал кирпич под модный бетон

Иллюзия железобетона создавалась не только обильным слоем штукатурки, но и сплошным остеклением — правда, вертикальным и вынесенным наружу, за пределы несущей стены.

Ну а у наркомата финансов денег было побольше. Правда, и им приходилось экономить. Именно поэтому дом следовало сделать как можно более узким. Да и бетонные блоки использовались не сплошные, а полые. Что для перекрытий даже хорошо – внутри отлично ложатся коммуникации. Но вот для стен – плохо, потому что нужна теплоизоляция. Полости заполнили камышитом и соломитом – это такие спрессованные блоки из камыша и соломы, залитые гипсом. Именно этот утеплитель, надо понимать, имел в виду Хуснулин… В итоге дом получился очень тёплым. Правда, со звукоизоляцией – беда. Но мы помним, что архитекторы авангарда и не хотели людей особенно друг от друга изолировать, а, напротив, мечтали об обобществлении быта. Беда в том, что камыш и солома слишком сильно впитывают воду, а вода разрушает бетон. Кое-что Гинзбург в этом смысле предусмотрел: под окнами сделаны узкие «балкончики», куда сажали траву — её корни высасывали влагу из стен. И всё-таки бетонный дом требует постоянного ухода: его требуется время от времени штукатурить и красить.

В голодные 20-е далеко не весь грандиозный замысел дома Наркомфина удалось воплотить. К примеру, специально для дома планировалось изготовить типовую мебель – сам великий авангардный архитектор Эль Лисицкий разрабатывал проект. Это были такие многофункциональные элементы – как сейчас выпускает ИКЕА. Денег на это не хватило.

Но все эти недоработки — мелочи по сравнению с грандиозным событием: в доме Наркомфина удалось воплотить все пять, казалось бы, чисто теоретических принципов Ле Корбюзье!

Каркас (чёрные столбы, которые проходят черед открытую галерею и общие коридоры) - есть. Сплошное ленточное остекление — есть, свободная планировка — есть, плоская эксплуатируемая крыша (пятый принцип Ле Корбюзье) есть. И дом Наркомфина поднят на столбах в воздух. Идея о том, что человеческое жильё должно парить, а не быть прибитым к земле — реализована!

Под домом Наркомфина. Для архитектурного променада — очень удобно

Жильцы дома Наркомфина

Два верхних балкона, объединенных тонкими столбами, принадлежали художнику Дейнеке

Столь модный дом просто не мог оставался чисто ведомственным. Жилых ячеек в нём и так-то не слишком много: 8 семейных и 32 для одиночек и ещё пара сдвоенных трёхуровневых ячеек в торце… На всех работников наркомата финансов РСФРС явно не хватило бы. А тут ещё всеми правдами и неправдами жилые ячейки занимала новая советская номенклатура. Нарком юстиции СССР Крыленко, нарком юстиции РСФСР Антонов-Овсеенко, председатель Правления Госбанка Соколов, председатель Госплана Карп, нарком земледелия Лисицын, председатель совнаркома Сулимов, бывший нарком здравоохранения Семашко, художник с женой, солистка Большого театра Инсарова, главный хирург Советской армии Вишневский, актриса Бган и т.д. и т.п. Ну и, конечно, сами создатели: архитектор Моисей Гинзбург и нарком финансов Николай Милютин. Из воспоминаний дочери Милютина: «Дом был нашим миром – всей компанией перемещались мы из одной квартиры в другую. … Мы часто заходили к Вишневским. Жена знаменитого хирурга учила нас играть в скрэббл и читала нам английские детские книги. Но самое сильное впечатление произвело на нас общение с семьей Дейнеки. Его жена Сима показывала нам его картины, но нас потрясли не картины, а машина, в которой она ездила. Машина была низкая, с открывающимся верхом и кучей кнопок и рычагов. Обычно её держали в гараже, но если Симе надо было что-то взять в квартире или отнести туда, она выскакивала из автомобиля и, не снимая шлема и огромных очков, забегала в дом. Мы тут уж облепляли машину, разглядывали её, щупали все рычаги и кнопки и гудели в клаксон, чувствуя себя абсолютными американцами».

Жена Александра Дейнеки Сима у дома Наркомфина

Квартира самих Милютиных — наверное, самое интересное, что есть в доме. Это был первый в СССР пентхаус. Изначально ничего подобного на крыше не планировалось - только солярий и шахта для вентиляционного оборудования. Но когда выяснилось, что средства на строительство исчерпаны, и не на что закупать импортное вентиляционное оборудование, будка оказалась не нужна. И Милютин решил использовать её, поделив между небольшим общежитием и собственной квартирой. И то и другое он спроектировал и оплатил сам. При этом, если бы Милютин, будучи семейным человеком, просто взял бы себе одну из «семейных» ячеек типа К, в метраже бы он существенно выиграл. Там, как мы помним, 78 метров. А весь пентхаус Милютина - 50 метров.

Пентхаус Николая Милютина на крыше дома Наркомфина

Второй уровень представлял из себя антресоль в форме буквы «Г» в виде узкой галереи над гостиной и широкого жилого «крыла» над кухней. С галереи красиво свешивались декоративные растения.

Там была особая цветовая гамма. Из книги Екатерины Милютиной «Человек ренессанса»: «Отец проводил часы и часы, пока добился гаммы, которая его устраивала. В столовой и на галерее был ультрамариновый потолок с сиреневатым оттенком. На закате в хорошую погоду потолок сливался с небом. Серо-голубые и серо-зеленые стены, почти незаметные для глаза, раздвигали пространство. Этот колёр был таким сложным и богатым, что повторить его никто не смог. После войны нам удалось сделать ремонт только потому, что чудом уцелели смешанные отцом краски, высушенные, растёртые в пудру и спрятанные под ванной. Пространство в квартире “переливалось” с этажа на этаж, сохраняя симметричную окраску стен. Южные и северные стены были серовато-голубоватыми, восточные и западные - серовато-зеленоватыми. Исключение составляли серовато-зеленоватый пояс (отделяющий галерею от столовой) и находящиеся на втором этаже две спальни. Спальни были покрашены в шахматном порядке: в одной потолок голубой, стены сероватые; в другой потолок сероватый, а стены голубые. Пропорции комнат были таковы и окна были сделаны так, что где бы вы ни находились, вы всегда видели небо».

Верхний уровень пентхауса Милютина

Милютин сам спроектировал и мебель. Например, вертящийся стул (по тем временам — невиданное новшество), или дубовый буфет в виде подвешенной стенки. В нём было окно, так что с кухни сквозь буфет подавалась еда. «Будучи в юности столяром, он [Милютин] на всю жизнь сохранил любовь к работе с деревом, пишет Екатерина Милютина. — Сделал мебель в спальню Дины Матвеевны (своей жены — прим. СДГ) , книжные полки на галерею, пятиместную парусную яхту. … Изобретатель, имеющий ряд патентов (например он придумал систему крепления театрального занавеса, создал вентиляционный прибор, примененный в доме Наркомфина, изобрёл прибор для усиления шедового освещения и запатентовал двустороннюю дверную ручку, удешевившую массовое строительство»…

Буфет с окном, спроектированный Милютиным

Николай Александрович и впрямь был человеком Ренессанса. Чего только не было в его богатой биографии! Грех о ней немного не рассказать. Сын владельца рыбных лавок, он мальчиком сбежал на корабль и в качестве юнги обошёл вокруг света. Научился столярничать. Потом поступил в Вольный Политехникум на Архитектурный факультет. Там же возглавил большевистскую группу социал-демократического кружка. В 1909 году, оставив архитектуру, о чём потом страшно жалел, поступил в художественную школу Штиглица по специальности «скульптор, декоратор, живописец». Писал замечательные пейзажи. Дальше пошёл ещё поучиться — на Общеобразовательные курсы Черняева, после чего стал секретарем правления Больничной кассы при Путиловском заводе. Готовил октябрьское восстание в Петрограде и лично командовал красногвардейцами, штурмующими Зимний дворец из-под штабной арки (его воспоминания об этом событии ). Потом стал министром финансов (даром что за плечами был только опыт управления больничной кассой). И толковым министром! С успехом провёл кассовую и бюджетную реформу… И всё же великой любовью жизни Николая Александровича стала архитектура. Он сделался главным идеологом советской архитектуры, и его книга «Соцгород» — памятник истории городского планирования (например, «Линейный город» Ле Корбюзье написан под большим влиянием теории линейного города Милютина). Эту книгу до сих пор цитируют в учебниках по градостроительству.

Вид с верхней галереи на жилую зону в квартире Милютина

Идеи Николая Александровича были совершенно в духе архитектурного авангарда: «Мы должны будем разрешить задачу нового расселения человечества, уничтожив ту бессмысленную для нас централизацию промышленного производства, которая родит современные города. Вместе с уничтожением централизации (сосредоточения) производства отпадет и централизация жилья (города). … Город и деревня протянут руки друг другу. … Планировка новых населенных пунктов и перепланировка существующих сведётся к установлению основных полос – зон будущего поселка. … Эти зоны должны располагаться в следующем порядке:

1) территория железнодорожных путей (полоса отчуждения);

2) зона производственных и коммунальных предприятий, складов, станционных сооружений, а также связанных с ними научных и технических учебных заведений;

3) зелёная полоса (защитная зона) с шоссейной магистралью;

4) жилая зона, где в свою очередь будут расположены:

а) полоса учреждений общественного пользования (столовые, диспансеры, помещения горсельсовета и т.п.)

б) полоса жилых зданий;

в) детская полоса (т.е. ясли, детские сады, интернаты)

5) парковая зона с учреждениями для отдыха, площадками для физкультуры, водными бассейнами и т.п.

6) зона садовых и молочно-огородных совхозов (поля орошения, фермы и тому подобные сельскохозяйственные предприятия).

Метеорологи должны дать ответ где и как строить, … чтобы создать человеку здоровую, солнечную жизнь. Допустим, мы выбрали более или менее благоприятное место и собираемся строить город. Но вот вопрос, когда мы его построим, не изменится ли там кое-что? Например, создание озера 30-40 км не изменит ли климат района или строительство магнитогорского комбината не повлияет ли на инсоляцию и влажность воздуха (туманы) и даже на направление ветра и температурные условия. Если наука может дать ответы на эти вопросы, то их надо знать. …

Если зеленые зоны связаны, если они смыкаются, они взаимно сосут воздух и ионизируют его. Если этого нет, их роль падает, 9/10 значения этой зоны пропадает. Это вовсе не значит, что надо организовывать специальную систему парков, но квартальная зелень должна идти сплошным потоком и это надо подчеркнуть в плане. Благодаря смене температуры на камнях и зелени получается известный поток воздуха и таким образом происходит проветривание кварталов, что дает исключительно полезные результаты. …

Новый быт должен родиться как естественное следствие новой организации труда и жилища, как следствие хорошей организации учреждений для обобществленного обслуживания бытовых нужд населения».

Галерея на верхнем уровне пентхауса Милютина в доме Наркомфина

Эту замечательную книгу постигла печальная участь. Дело в том, что Николай Александрович вечно заступался за каких-то гонимых. А гонимых с первых лет советской власти было немало… Именно из-за этого, понимая, что добром всё это заступничество не кончится, от Милютина ушла первая жена. Но он-то, штурмовавший Зимний, чувствовал себя в своём праве и отказывался понимать, что времена изменились. Вот и свой «Соцгород» Николай Александрович посвятил другу, над которым нависли тучи — члену ЦК и Политбюро Смирнову, который выступил против политики раскулачивания, да ещё и имел неосторожность сказать: «И как это в такой большой стране не найдется человек, который мог бы убрать Сталина?» В 1933 году Смирнова вывели из ЦК и отстранили от дел (вскоре его арестуют, а потом и расстреляют). А книга с посвящением ему — «Соцгород» — только-только увидела свет. И вот её уже изымают из библиотек и магазинов. Хорошо ещё, что кто-то успел вывезти книгу из СССР — так что хотя бы в виде библиографической редкости “Соцгород” сохранился.

Самого Милютина с каких-то должностей снимают, в каких-то понижают. Вот-вот ему могут арестовать. «Несколько лет Николай Александрович спит с пистолетом под подушкой, заявив “живым я не дамся”, — вспоминает Екатерина Милютина. — Из нашей квартиры три выхода на крышу. На даче он жил в палатке с подкопом на улицу, роль собаки играла выращенная им и бесконечно преданная волчица Мара, которая никого незамеченным не подпустит. За один год Милютин постарел вдвое».

При этом он, раз уж свободного времени теперь навалом, исполняет давнюю мечту — заканчивает экстерном Московский Архитектурный Институт. При этом работает на строительстве Дворца Советов в качестве зам. Главного архитектора и начальника проектной мастерской. А когда начинается война, пытается придумать себе новое направление деятельности: реабилитацию тяжёлых инвалидов. Их требуется переучить на те специальности, которые им по силам. Трудоустроить. Создать для них колонии. Этим же самым Милютин, впрочем, занимался в Гражданскую — и тогда Ленин его инициативу поддержал. Теперь же письмо Милютина советскому правительству остаётся без ответа. Он, впрочем, вскоре заболевает и почти сразу умирает. В неполных 53 года. Его вторая жена Дина Матвеевна вспоминает похороны: «Это было холодным осенним днем 1942 года в наиболее трудную пору войны. Многие москвичи ещё были в эвакуации, и трудно было ожидать, что на похороны соберётся много народу. Неожиданно на Новодевичьем кладбище появилась большая группа людей с цветами и венками. Это были представители кооперации инвалидов». В общем, интересный человек был заказчик дома Наркомфина Николай Милютин…

Николай Александрович Милютин

Что же касается судьбы дома, то после войны он стал приходить в упадок. Из воспоминаний Екатерины Милютиной: «Из-за жилищного кризиса, наступившего после войны, застроили первый этаж, даже вырыли подвалы, что противоречило самой идее светлого, гигиеничного, проветриваемого и освещаемого с двух сторон жилья. Квартиры для одиночек заселили семьями, семейные сделали коммунальными. Обслуживающая жильцов дома столовая прекратила своё существование. Вместо неё на пятом (??? — прим. СДГ) этаже сделали коммунальную кухню с рядами плит и корыт. Детский сад закрыли, коммунальный корпус превратили в типографию. Прачечная сохранилась, но она постепенно перестала обслуживать жильцов. В конце концов дом передали в ЖЭК, покрасили немыслимой жёлтой краской и перестали ремонтировать».

Вот поэтому-то дом и выглядит плохо. Не потому, что материалы плохие — а потому, что не ремонтировали… Теперь вся надежда на реставрацию. Внешние стены вряд ли удастся сохранить, но мы же помним, что это только обшивка. Каркас в неплохом состоянии. Ячейки внутри тоже вполне можно привести в порядок. За дело взялись энтузиасты, в частности — внук Моисея Гинзбурга, архитектор Алексей Владимирович Гинзбург. Макеты на фото иллюстрируют его проект реставрации. Что ж, подождём! Может быть, именно этот шедевр эпохи конструктивизма и будет спасён, в отличие от многих других…

Ирина Стрельникова #СовсемДругойГород экскурсии по Москве

С крыши дома Наркомфина открывается вид на архитектуру следующего поколения — сталинское ар-деко (некоторые и высотки трактуют как сталинский ампир, но всё же это скорее запоздалое ар-деко)

P.S. Эпоха авангарда в архитектуре закончилась резко и в одночасье — в 1934 году. Впрочем, как и в кино, и в музыке, и в литературе. Для каждого вида искусства был свой «гвоздь в гроб авангарда» (допустим, для кино это — фильм «Чапаев»). Для советской архитектуры таким гвоздём стал дом архитектора Жолтовского на Моховой. Этот дом, очень похожий на лоджию Дель Капитанио архитектора XVI века Андреа Палладио, был, конечно, откатом назад в истории архитектуры. Но куда больше отвечал вкусам Сталина и новым амбициям советской империи. И с тех пор стало можно строить только так: с колоннами, капителями, арками, классическим или ампирным декором… Как переходный вариант — ар-деко. Авангард был убит на взлёте. Но все же поразительно много было построено за столь короткое время. И поразительно новаторского. Собственно, мы теперь живём по наработкам авангарда, хотя и не всегда осознаём это.

Дом на Моховой — «гвоздь в гроб авангарда» Лоджиа Дель Капитанио
Современное состояние дома Наркомфина
Лестница по-прежнему прекрасна
Так выглядит галерея для прогулок жильцов дома, выход на которую — из нижнего коридора
Макет жилых ячеек

P.P.S. А здесь неплохой документальный фильм про дом Наркомфина — на видео можно хорошо посмотреть, как все устроено.